На этой глухой, нетронутой равнине, расхлестнувшейся на многие версты, и суждено возникнуть новому заводу.
На площадку строительства начали стекаться люди в середине апреля месяца. Первыми пришли лукояновские грабари, за ними пришагали ветлужские лесорубы с топорами и пилами, вологодские землекопы, каменщики из Ярославля и Костромы. А потом, когда совершился великий почин, уже отовсюду шли и ехали сюда люди самых разнообразных профессий.
Теперь там рубят лес, сводят на нет кустарники, в низинах роют канавы, чтобы осушить болотистую землю, расчищают площадь для цехов, для города и поселков…».
Газета пошла по рукам, — грузчицы словно не доверяли Олейниковой и сами хотели увидеть собственными глазами… А там и картинки случились на этот раз, и каждая могла увидеть лесорубов и грабарей на работе; вот костромские землекопы копают глубокую канаву; на одном из фото изображен дощатый барак, подле него две женщины у костра варят обед, — котелок висит на козлах и вьется под ним бледный дымок…
Настя разглядывала долго, и как-то сама собой, постепенно, вставала в ее воображении картина того, что примерно происходило там сейчас.
Подошла к ней Катя Кожевникова, чтобы взглянуть.
— И зачем столько машин?.. Не знаю, — вздохнула она.
Горохова Настя авторитетно разъяснила:
— Не на телегах же ездить при Советской-то власти! Помытарили душу — хватит. Теперь машинный век.
Растянувшись на постели и закинув руки за голову, Галя уже не слушала больше ничьих голосов, раздававшихся подле, и окончательно решила, когда ей заявить об уходе на площадку, что было надумано несколько дней назад.
Ей было семнадцать лет. Ни на что еще не растраченную силу хотелось отдать другому делу. Весной она отпросилась в ячейке и с первым пароходом приехала из деревни в порт. Свыклась с людьми, но все же по временам тянуло ее отсюда. А куда — и сама не знала.
Прослышав об Автострое, она впервые задумалась о себе, а не решаясь идти одна, подговорила и свою подругу. И вот теперь, окончательно решая судьбу свою, уже с волнением искала на большой стройке и свое местечко.
Ее молчание показалось Насте подозрительным. Порывисто подбежав к ней, Настя сердито закричала:
— А ты, карась болотный, почему молчишь?! Одна бежать надумала? а мы оставайся здесь? Ни в жисть тому не бывать!
Она рассердилась взаправду, и сильный голос ее почти гремел:
— Девчонки, бабы! Вот те крест святой, мы дуры небитые! Зачем в порту оставаться, коли новое дело предвидится и ширина жизни такая!..
Настя уже стояла посреди комнаты: во весь свой рост, широкоплечая, с засученными рукавами на толстых мускулистых руках, точно готовилась к драке. Платок съехал на затылок, и густой пучок черных волос свисал на спину.
— Идти — так всей бригадой! — призывала она. — Гору с лесом столкнем. Кто против — поднимай руку!
Катя Кожевникова разбирала на ночь постель, неуклюже взбивая подушку.
— Куда нас, этаких-то, — проговорила она безразличным тоном, и было похоже, что мысли ее очень далеки от всего, что так сильно взволновало Настю.
Передохнув, она досказала:
— Заводу анжинеры да машинные дельцы нужны, а мы — простые.
— «Простые»! — недовольно подхватила Горохова. — Ежели грузить, али канавы рыть, так я любого инженера за пояс заткну… а то и в подоле унесу верст за десять. Ведь у него что? только голова светлая, а сам он никудышный. А мы на черном хлебе выросли, землю сами пахали. Наперегонки с любым возьмусь.
Галя заметила ей, что она по всем статьям хороша, только по одной не вышла.
— По какой это? — огрызнулась Настя.
— Неграмотная, — вот по какой. Говоришь: учили тебя, шутиху, а теперь — опять?
Задетая за живое, та мгновенно повернулась к Гале:
— Сыздетства грамоте не учили, — а я в том нисколько не виноватая. Ты — комсомолка, а такие слова… понять должна бы, в чем причина. Не старое время — выучусь. Разрази меня бог, светлая стану! — божилась она, крестясь. — Обязательно все науки пройду, — меня хватит. Еще и тебя обгоню. Маруся, пойдешь с нами?
— Да, я собираюсь… если пустят, конечно.
— Пустят… не то и сами уйдем! Народу там только давай, про то вон и в газете писано.
