Досадуя на ее глупую скрытность, на недоверие к своим, никто уже не пытался узнавать секрета, да и говорить о ней перестали.
Поодаль от Кати Кожевниковой, забравшись в угол к окну, где горела вторая лампа, сидели, обнявшись, две молоденькие грузчицы и вполголоса пели. Иногда они принимались шептаться, — и что-то секретное было в их тихой беседе. Одна из них была Митрофанова Галя — единственная комсомолка в бригаде.
Настя Горохова, облокотившись на стол и придвинув к себе огурцы, ела их вприкуску с хлебом.
— Ем, ем, а сытости не чую, — рассудительно говорила она, ни к кому в особенности не обращаясь. — Девчонки, нет ли чего послаще? — Галя предложила ей свою булку. — Я прогонистая, как лошадь. Ем за троих, работаю за пятерых, — вот откуда и сила моя берется. — И поглаживая живот, Настя продолжала:
— Господь напитал, никто не видал, а кто и видел, да не обидел.
Она без умолку болтала, точно сидела в веселой компании, а когда надоело это, запела частушки, которых знала несчетное число, и при этом регентовала себе ножом, пристукивая и притопывая в такт припева.
Нынче она была особенно в ударе, не пела, а горланила, на и это получалось у ней как-то естественно, потому что вызывалось внутренней потребностью к веселью.
— Эй, девчонки! Подтягивай все! — И завела еще:
Полюбила я милого, —
Так и думала, столяр.
Поглядела в воскресенье, —
А он по миру стрелял.
Оказалось, никто еще не слыхал этой песни, и Настя, закончив ее каким-то озорным вывертом, рассмешила остальных, но-сама даже не улыбнулась.
Чтобы просторнее было плясать, отодвинула стол к порогу, плясунов на пару ей не нашлось, и она оттопала одно коленце, расшаркнувшись напоследок перед Галей Митрофановой. Здесь любили пляску и песни, но уж очень шумно все выходило у ней, и поэтому упрашивали перестать.
— У нас без тебя было тихо, — заметила Галя. — А как переселилась сюда, — пошел содом.
— А как же! — засмеялась Настя. — У вас монастырь был, а я веселье с собой принесла… Девчонки! Кто против меня — поднимай руку!
Но все воздержались, чтобы избежать еще большего шума: знали Настю не первый день.
С минуту она сидела смирно — потом начала снова. Подкралась к Митрофановой, обхватила за плечи и повалила на кровать:
— Эй, вы, грамотники! Чего уткнулись?
— Уйди, — вырывалась Галя. — Уйди, пес чернявый, в тебе сто пудов.
А Настя Горохова отнимала газету, и один край ее уже оказался надорванным:
— Давай, давай, а то на куски разнесу!.. все равно ни мне, ни тебе, ни городу… Отдай лучше!..
Гале пришлось отступиться. Настя взгромоздилась на табуретку и, стоя под самой лампой и размахивая развернутым листом, требовала к себе всеобщего внимания:
— Тише! Тише, девчонки, докладчик приехал!
А когда все приготовились слушать ее, она сперва прочихалась, прокашлялась, утерла рукавом губы, точно мужик после выпитой чарки, потом с необыкновенно важным лицом, с откинутой назад головой, принялась за чтение…
Но даже заголовка передовой статьи не разобрала никак.
— Ой, Галка! — всплеснула она руками, обернувшись к Митрофановой. — Все позабыла, пустая моя голова! Одни крючки да петельки вижу, а что к чему… Читай сама, дурочка-снегурочка, сорока-почтальон!
Громко рассмеялись, а Галя, чуть обидевшись на новую выдумку ее, с упреком сказала:
— Циркачка. Комедиянить гораздая, а не понимаешь того, что тут дело важное и одинаково всех касается.
— Ну-у?!.
— Вот тебе и ну. Мешаешь только.
Горохова уселась на ближнюю к ней постель и уже спокойно, без шутовства, призналась:
— Ну, ладно. Так и запишем: «Поставить Гороховой на строгий вид и привлечь к ответности за буйный нрав и суматоху в правилах распорядка…» Я — кончила!
Олейникова принесла им свежие газеты.
— Маруся, — поднялась Настя Горохова, — читай давай. Галка нашла чего-то, а нам не сказывает, тихоня!..
Мария начала читать:
«…В десяти километрах от города, близ древнего сельца Медведева и рядом с деревней Ключихой на берегу реки началось строительство завода-гиганта. Ежегодно с его конвейера будет сходить сто сорок тысяч автомобилей. В одни сутки — пятьсот! Каждые три минуты — одна машина!
Прямые широкие улицы, проспекты пересекут это безмерное пространство, занятое сейчас болотами, лесами, мочажиной, кустарниками и полями, над которыми из века в век владычествовала тишина.
