На столе у швейной машины лежал отрез зеленого шелка — чужой заказ. В комнате все было прибрано, чисто и ничто не напоминало о вчерашних гостях.
— Посмотри, детка… сзади не подрезать?
Подол немного был длинен и перекошен, под мышками было много складок и на правом плече тянуло.
Хозяйка сняла халат и, оставшись в лифчике и широчайших розовых панталонах, взгромоздилась опять на стул.
— Одна скучала вчера? — грубоватым, почти мужским голосом спросила Фаина под мерный стрекот машины.
— Нет, не скучала… Я читала.
— Но я не по-ни-маю, — развела руками Фаина, откачнувшись на спинку стула, и круглые темные брови ее на узком покатом лбу переломились и поползли вверх. — Не понимаю, детка, убей меня бог!.. Ну как это можно? Красивая девочка — и сидит целыми днями одна… Ну, а жить когда? Ну, а почему не побыть в подходящей компании? Ну, я не по-ни-маю, убей меня бог!
— Я работать приехала, — сказала Мария.
— Фи, как ты говоришь?.. Но я так понимаю: бог дал красоту, а разум самой копить надо. — И откровенно улыбнулась, обнажив четыре широких золотых зуба. — Не работа кормит, детка моя! Должность — на первое время только, чтобы корешки пустить, а потом — мужчина обязан приносить деньги. Так велось исстари. Один мой знакомый — очень приятный и солидный мужчина, увидел тебя вчера вечером — и прямо в восторге! Он хочет с тобой познакомиться…
— Мне это не нужно.
Фаина изумилась еще больше:
— Детка, но что же тебе такое нужно?.. Я имею уши, я имею глаза и понимаю, что нужно девушке в твою пору. А тебе многое надо: и хорошее платьице, и тонкое белье, и приличные туфельки, и шелковые чулочки — на все не заработаешь. — И раскатилась громким тяжелым смехом, сложив на животе руки. — Не в лаптях же, прости господи, искать своего счастья!.. И за квартиру платить надо. Я взяла недорого, но и это для тебя — деньги. Подумай о себе, детка, подумай. Учить грузчиков — не велика честь молодой кра-си-вой девушке…
Все время, пока говорила она, Мария с боязнью и брезгливым чувством ждала, что вот сейчас Фаина подойдет и погладит ее, потом обнимет.
— Вы не учите меня, как жить.
— Но нельзя быть такой скрытной. Надо говорить обо всем: мы женщины, живем в одной квартире — и друг друга поймем. У меня болит душа, когда я вижу девочку с грустными глазами. Надо быть веселей… Кто улыбается, тому удается все легче…
Улучив минуту, Мария поторопилась уйти, решив держаться от хозяйки подальше и впредь не давать никакого повода для таких речей.
Был ясный ветреный день, по улицам клубились облака песчаной пыли, но ни ветер, ни близость большой реки не умеряли июньского устойчивого зноя.
Под окнами возвышалась изогнутая дугой насыпь — подъезд к новому железному мосту, который начинали строить, и на этой насыпи работали люди, подбивая песок под шпалы и устилая полотно битым мелким камнем.
У подножия насыпи играли дети, а над ними по рельсам медленно и гулко двигался балластный поезд, груженный бутовым камнем. На платформах сидели рабочие, пели песни, а когда остановился состав, принялись его разгружать, предварительно прогнав детей.
Босоногое беззаботное племя неохотно перекочевало на новое место, перетащив с собой и свое «хозяйство» — лошадок, тележки, лопаты, — но потом те, что посмелее, опять подошли к насыпи, чтобы лучше все видеть.
Один мальчуган, лег пяти, черноногий, с коричневой шеей и розовым облупившимся носом, — рыл ямку, обеими руками разбрасывая песок. Когда Мария проходила мимо, он, не вставая, бросил в нее издали целые пригоршни песку и, глядя исподлобья, ждал, что за этим последует.
— Вот я тебя нашлепаю, — шутливо погрозила она.
— А я тебя нашлепаю, — сказал он, пришепетывая. Принял воинственную позу и, сжав маленькие, почти черные кулачки, приготовился к обороне: — Что, ишпугалась? Э-э, большая, а ишпугалась! Я бы тебе задал.
Глубокий песок плыл под ногами, когда Мария шла вдоль насыпи. В улице не было ни единого деревца, и оттого зной был еще нестерпимее. Опустив письмо в первый попавшийся ящик, она пошла дальше, миновав вокзал. Дома здесь были почти все одинаковые — деревянные, двухэтажные, с мезонинами, под железной крышей.
