Навоевавшись за день с мешками, Настя спала беспамятным сном усталого здорового человека и изредка всхрапывала. За окном было слышно: ревут на реке пароходы и гремит рассыпчатый гул первых трамваев.
Мария непременно открылась бы Насте, если бы знала, что та не станет стыдить и не напишет обо всем домой.
В обычный час проснулась Настя, оделась, подошла к умывальнику и долго плескала себе в лицо. А случайно взглянув на Марию, на ее болезненно-бледное лицо, всполошилась.
— Ты уж не захворала ли? — спросила она тихо, чтобы не услыхала Фаина Львовна, любопытная до всего. — Что болит-то? — И подсела к ней на постель.
— Все болит, все… но не очень. Слабость какая-то.
Настя, заблуждаясь насчет истинной причины, рекомендовала ей целительное средство — пролежать в постели весь день, не ходить на занятия, и настаивала вызвать врача.
— Не надо, — заупрямилась больная. — Я скоро сама… это пройдет. Принеси мне поесть что-нибудь, если тебе не трудно. И ступай на работу, — говорила она, чувствуя, как тяжело преодолеть стыд и сознаться.
Кроме булок и молока, Настя еще принесла из аптеки флакончик валерьянки и заставила тут же выпить несколько капель. Поднося к ее губам лекарство, она подивилась искренне:
— Впервой вижу, что от измены хворь приключается… Ну и бабы!.. — И сдержанно улыбнулась: — Неужто и я когда-нибудь эдак слягу?! Ни в жисть тому не бывать!.. Я тебе давно хочу сказать: забудь его. Не клином свет, свою долю в жизни возьмешь: права даны каждой.
Мария промолчала.
Перед тем как уйти, Настя придвинула к ее постели табуретку, положила съестное и, стоя уже у порога, думала; все ли припасла ей на день?
— Из дому никуда не ходи до меня. А к ужину сама принесу что надо. А может, плохо тебе? — скажи прямо. Я останусь тогда.
— Ну что ты, что ты! — заулыбалась Олейникова, а у самой лицо было до того бледным, что тонкая кожа просвечивала.
Настя ушла, кивнув ей на дверь, чтобы заперла за нею, и даже догадки о причине недуга не шевельнулось в ней…
А на третий день вечером, перемогая свою слабость, Олейникова вышла на занятия.
ГЛАВА VIII
Новые знакомства
Несколько дней мучило ее неприятное чувство головокружения и слабости, которое обострялось по вечерам, когда Олейникова приходила с занятий. В эту пору обычно не было Насти дома: она возвращалась из порта перед сумерками и, отдохнув недолго, уходила к своим товаркам в общежитие. Иногда среди вечера Настя прибегала проведать ее, а найдя ее в постели с мокрым горячим полотенцем на лбу, участливо спрашивала:
— Опять нездоровится? Ну, я посижу с тобой.
— Нет, я здорова. Немножко голова болит, — отвечала Олейникова. — Чего со мной нянчиться. Иди…
Потом и слабость, и головные боли прошли, но все еще не отступалась та злейшая тоска, от которой некуда деться. Оставаться здесь было тягостно, но и не хотелось никуда идти.
Всякий раз, когда Мария, отперев дверь, входила в эту каморку, находившуюся под самой крышей старого ярмарочного дома, тоска наваливалась на нее — мраком, теснотой, запахом чужих залежалых вещей и будто пьяными криками со двора, который казался ей из окна глубоким, безводным колодцем. Мария зажигала огонь, но и этот грязноватый свет лампы не разгонял мрака.
Она придвигала табуретку с лампой к кровати, ложилась на эту чужую постель с книгой, стараясь отвлечься, забить то, что переломило ее жизнь, — и не могла читать. Все, с чем свыклась она в деревне, оборвалось, отодвинулось далеко, и теперь Мария, точно после пожара, которым уничтожено все, начала жить какой-то несообразной, фальшивой и ложной жизнью… Она будто блуждала в ночной пурге, где все призрачно, случайно и странно.
Вот уже который раз она оглядывала эти стены… Рваные обои выцвели, масляные пятна на них вызывают брезгливое чувство; доски на потолке рассохлись; одна из щелей замазана глиной и когда хлопнут дверью, сыплется с потолка сухая бурая пыль — на одеяло, на голову, на лицо.
Иногда ей кажется, что это существование ее кратковременно — так не может продолжаться долго — и надо искать чего-то другого, более здорового, прочного. Но впереди ничего пока не видно… И тогда она останавливалась на мысли: надо найти в себе самой нечто такое, что бы могло оздоровить это существование, упрочить в нем самое лучшее, и оно станет терпимым. На большее пока не рассчитывала она…
