— Стаж, — буркнул Иван, пробегая страницу.
— А где Катька Кожевникова? Она ведь, кажется, жила с тобой.
— Мокроусова дочка?.. да, жила. Ее Фаина Львовна, наша квартирная хозяйка, в городе приветила. Там мы с ней и сладились… Я обучил ее и пустил по вольному свету под кличкой — Зойка Смола. Потом подхватил ее Сенька Зуб Золотой, потом — Ванька Белый… Теперь она по Волге циркулирует… Изредка я встречаюсь с ней у Фаины Львовны… А что, и ей работка выгорает? — С прямой заинтересованностью спросил Иван, усевшись в кресло и вытянув ноги. — Могу свистнуть — и прилетит… Шмара — высокого полета. И не узнаешь, что деревенская. Обтесалась. Один изъян: увлекается, глупа.
— Тогда не надо, — отмахнулся Штальмер. — А вот Дымогаров понадобится: он шофер… прикорми его. Он, конечно, нуждается в деньгах… А это — тебе.
Согнувшись у подзеркальника, Забава пересчитывал бумажки, смачивая пальцы языком. И так, не склоняясь и не поворачиваясь к Штальмеру, сказал недовольно:
— Мне мало! Что они, сволочи, скупятся? У всякого барона своя фантазия: один платил полцены, другой и того меньше начал. Срам… Что у вас там, обедняли?..
— Капитан, как вам не стыдно! — возмущенно выкрикнул насторожившийся инженер. — Мы с вами идейные люди… у нас культура. При чем тут деньги?
— Ха, культура! — по-стариковски осклабился офицер. — Я ее знаю, эту культуру… Я жил с ней, как с Зойкой Смолой…
— Не глумитесь… вы меня не поняли… Я говорю об идее…
— И я про нее. Идея наша только тогда чувствует себя потверже, когда ее подкрепляет солидный куш, — разъяснил» Иван, до дна обнажая свою душу. — Я живу под страхом и требую, чтобы платили за это!.. В несмазанном револьверике и пулька застрянет, а?.. Так ведь я понимаю вашу «сложную ситуацию»?..
Он ждал уклончивого ответа, готовый торговаться и дальше, но Штальмер, не говоря ни слова, протянул ему пачку бумажек:
— Берите, сколько вам нужно…
Забава ожил, повеселел и отложил себе половину пачки.
— Так… Ну-с, я слушаю, — подсел к нему Иван.
— Надо убрать Зноевского… или затащить к нам. Третье — исключено. Откладывать нельзя: назрело. — Он тут же написал телеграмму и передал Ивану: — Отвезите… я вызываю Ринку Соболь. Она — понадежнее и знает его…
Через полчаса парикмахер уехал в город.
Зеленая пойма, поросшая густым красноталом, изнывала, томилась от зноя, и светился на заплесках желтый раскаленный песок. Яхта слегка осела в воду, когда разместились все, и, хлюпая бортами, отвалила от берега.
Борис Сергеевич распустил парус, его надуло ветром, и Стрижова роща с желтыми дачами, с гладкими стволами сосен, от, которых падали косые тени, стала медленно отодвигаться вдаль.
Напротив Марии сидел в середине лодки Степан Аркадьевич с сияющим влажным взглядом, чуточку неспокойным лицом и смотрел то на раздувающийся парус, то на Марию и ее немного загорелые руки с проворными пальцами, неторопливо перебирающими струны гитары.
— Послушайте, шкипер, — без улыбки сказал он Дынникову. — Вам вверяются две драгоценных жизни: вашей жены — будущего инженера и жизнь одного счастливца, награжденного не по заслугам… Будьте осторожнее… Иначе на суде мы заявим оба в один голос, что нас утопили!
Борис Сергеевич засмеялся:
— Тогда и жизнь третьего теряет всякий смысл.
— О, уже начинается драма, — сказала Мария, перестав играть.
Женским чутьем она поняла, что Степан Аркадьевич думал совсем не о том, о чем сказал шутливо. Быть может, он, жалея своего друга, обижен на нее?.. Он в клубе вчера сообщил ей, что Авдентов намерен покинуть завод, а она ответила: «Ну что ж, пусть уезжает…»
Она бы очень хотела знать, что думает сейчас о ней Зноевский, которому, конечно, многое рассказал Михаил об их отношениях в прошлом.
Она отвернулась от него, чтоб не встретиться с ним глазами, но в его лице уловила осторожное любопытство, глубоко припрятанное под скромной и дружеской полуулыбкой.
Он что-то сказал, а она переспросила:
— Простите, я не расслышала…
— Я говорю: «всем, терпящим кораблекрушение в море вечности, — снисхождение…»
Она обдумала его слова и, кажется, поняла: да, Зноевский вступается за друга и говорит ей о том, что она по-человечески должна поступить так, чтобы хоть в последний месяц не делать Михаилу больно…
