— Побриться? — негостеприимно, исподлобья поглядел на Штальмера Иван. — Уже поздно… и никого нет. Зайдите завтра.
— Я завтра не могу.
Клиент был немножко знаком, но это не давало ему права быть назойливым.
— А сегодня поздно. И никого, повторяю, нет.
— Мне одного и надо, — сказал инженер. — И я прошу вас сделать мне одолжение.
Решительный взгляд и неспокойная поза гостя (скорее всего, трезвого), стоявшего уже у кресла, озадачили Ивана.
Подметая щеткой пол, он косился на странного посетителя и молчал.
А Штальмер переждал с минуту, потом снял пиджак и, стоя у зеркала, причесывал свою черную густую гриву.
— И горячего кипятку у меня нет, — начал опять Иван.
— Ничего, налейте остывшего. Я не избалован.
— И бритвы тупые, — перечислял парикмахер, не зная, как его прогнать.
— Однако я прошу вас сделать мне это одолжение… Это не так велика жертва.
В деревянном неподвижном лице парикмахера выражалось утомление и некая покорность. Он уже застегивал непростиранный халат с пятнами ржавчины на рукавах, но широким пальцам его все не удавалось завязать узелком пояс. В кувшине оказалось достаточно теплой воды.
— Ну вот видите, — не без ехидства улыбнулся Штальмер, усаживаясь в кресло.
— Вижу, что даже анжинеры, антиллигентный народ, ученые, так сказать, люди, и то наш труд не ценют.
Инженер глядел на себя в зеркало, ощупывая свою щетину. Он заметно старел, неторопливая речь соответствовала его возрасту, только в глазах метались какие-то беспокойные искорки, затухая под густыми ресницами и вспыхивая опять.
— Наоборот: я очень ценю ваш труд… и вас лично. Я знаю, нелегко дается вам это ремесло.
— Еще бы… К каждому клиенту имей особый подход, «будьте взаимно вежливы», и все такое с нашей стороны, а с другой — одно невнимание и бесчувствие. Ты им угождай, а они тебе — грубые слова. — Иван говорил трудно, ломая слова, точно не умел лучше, и, стоя к зеркалу боком, ширкал по сухому ремню бритвой. Он совсем не смотрел на своего клиента, но чувствовал, что смотрят на него украдкой.
— День-деньской постоишь на ногах, и отдыху рад… а тут никакого сочувствия, — хоть всю ночь работай, — брюзжал он, взбивая в стакане пену.
— Понятно… а дети у вас есть, Забава?
— Не наказал господь.
— Недолго думано, но не плохо сказано, — улыбнулся Штальмер.
Иван подступил к нему с помазком, закутанным в пену, и принялся мылить щеку старательнее, чем следовало. У него были широкие жилистые руки с приплюснутыми ногтями, обрезанными почти до мякоти; приспособленные для другой, более грубой и решительной работы, они производили впечатление.
— А, простите, откуда вы родом? — любопытствовал странный полуночный гость, продолжая покалывать взглядом.
— Всякий человек из одного места родом и живет, где пришлось, — обрезал парикмахер, чтобы ни о чем больше не спрашивали, его. — А я тем более: родился одиннадцать месяцев спустя после смерти отца и скитался, где попало.
Но Штальмер ничуть не оскорбился, даже не расслышал будто, и продолжал свое:
— …и за это время, которое прожили, много видели пожаров и развалин?.. Кстати, вы, наверно, умели когда-то говорить правильно… культурно, даже красиво, а? Вы много лазили по оврагам жизни?
— Кто пожил на земле сорок пять лет, тот и по гладкой дороге шел, и на горы взбирался, и срывался вниз, и полз в оврагах.
— Но вы что больше предпочитаете?
— От всего, что я видел, у меня испортился характер, — торопливо перебил парикмахер, чтобы тот не успел досказать до конца. Он уже почти догадывался, зачем пожаловал гость, начал нервничать и не уродовал больше слов. — Наше поколение состарилось раньше срока. Мы взяли мало от жизни для себя… и оставим о себе, наверно, плохую память. Живем без славы и нас похоронят без венков и оркестров… Может быть, это не так уж плохо. Моя колея жизни…
— …У вас две колеи… две жизни, — подчеркнул инженер, чтобы еще прояснить цель своего прихода.
— Дай бог совладать и с одной. Впрочем, не мне сетовать и осуждать. — Иван старался быть спокойным, но бритва подрагивала в его руках. — Мне осталось приводить людей в порядок. Я — парикмахер, и не жалуюсь, мне легко заработать хлеб. Малые птицы свивают малые гнезда. Мне хватает. Бакену на реке просторно… Не беспокоит? — спросил он, враждебно заглянув в глаза.
