— Я не могу вернуться в партию, даже став на колени, — весь передернулся Гайтсман, и кресло скрипнуло под ним.
— Надо попробовать еще раз… не сейчас, конечно… это невозможно!.. а потом, когда сотрутся острые углы. На войне все быстро меняется, и у нас могут произойти перемены.
Он сделал паузу и глядел в запушенное снегом окно, откуда виднелись соседние дачи. Густые хлопья падали за окном на перила балкона, под белой бахромой недвижно повисали ветви сосен.
Балкон был пуст и неприветлив. Почти безлюдна Стрижова роща, где разместились семьями и в одиночку в таких же коттеджах иностранные инженеры, кому не хватило места в американском поселке, и к каждой даче вела своя дорожка со стороны шоссе.
Дача Штальмера приютилась в средине рощи; была просторна и тепла, защищенная частыми высокими соснами от резких ветров, скрещивающихся на этой равнине. Здесь было тихо, спокойно.
В ленивое теченье дня врывались только отдаленные гудки паровозов на стройке да гул поездов, изредка проносившихся мимо дач, за лесом.
Штальмер тут жил одиноко — сорокалетний холостяк, не успевший пустить корней в плодливую землю. Ему недоставало только женщины.
Впрочем, когда приходил Гайтсман, всегда бросался ему в глаза строгий порядок в комнатах, и, скорее всего, чьими-то женскими руками поддерживалась эта чистота.
Гайтсман приходил сюда в назначенный час и, может быть, поэтому ни раньше, ни сегодня не встречал здесь ни женщины, ни гостя.
Всякое слово, произнесенное в этих стенах, не проникало наружу, и Гайтсман приносил сюда свою застарелую обиду, неугасимую ненависть и тяжелые размышления. Кресло, стоявшее всегда у окна перед балконом, стало привычным его местом.
Опустив нервные руки между колен, Гайтсман сидел, наклонившись низко, и голова, налитая тяжестью, висела точно созревший плод.
Потом Гайтсман медленно выпрямился. Инженер скользнул по его лицу взглядом, и нечто похожее на улыбку заметил Гайтсман:
— Мое окно выходит на запад, и мне многое видно отсюда… Смотрите, Гайтсман, туда… Некоторым, кто был одинаковых мыслей с вами, удалось вернуться в партию… О, я понимаю, что привело их! Логика, тактика борьбы, от которой не отказывался и не откажется Троцкий. Они остались верны ему.
— Нет, это измена! — почти вскричал гость.
— Га-айтсман, вы не правы. Раскиньте разумом… он есть у вас. Надо найти в себе силы, Таких, как вы, немало, и вам следует…
— …пристрелить себя! — подхватил Гайтсман с неожиданным взрывом бешенства.
Инженер ждал отнюдь не такой готовности.
— О-о!.. думать о смерти просто: для этого не надо ни мужества, ни таланта… Как утверждают врачи, самоубийства происходят чаще всего в бессолнечные дни… сегодня нет солнца, остерегайтесь, друг! — невесело пошутил Штальмер, приподнимаясь, чтобы пройтись по комнате. — Впрочем, снег уже перестал, и серая тоска на небе плывет к заводу.
Он остановился у окна и, немного скосив глаза в сторону Гайтсмана, произнес уже торопливее:
— Но я имел сказать другое: вам надо много обдумать и уяснить себе дорогу. Причина вашей ошибки — незнание тактики, — а она изменилась! Вы полезли на штык, а не обошли стороной угрожающую опасность. Я не мог смягчить удара. Рохлина — тоже… Следует ждать, ждать долго, потом — поплакать, поклониться, а получив билет, приспособиться к законам двойной оптики…
— …чтобы стать неуязвимым?
— Да, — отрезал Штальмер. — Надо сперва уцелеть, а потом готовиться к атаке.
Случайным образом речь его во всех деталях совпадала с письмом, которое на днях получил Гайтсман из Ленинграда. Понятное наполовину, оно было сейчас при нем, и хотелось показать его Штальмеру, — но все еще боялся.
Однако иностранец был смелее и почему-то не опасался, что Гайтсман в свою очередь разоблачит его, желая хоть этим вырвать что-нибудь себе у партии.
Гайтсман поборол наконец дрожкую робость, недоверие и, когда письмо было расшифровано, поднял на Штальмера черные горящие глаза.
— Я прошу сохранить это в совершенном секрете.
— О да, конечно! Тайна должна быть тайной — в этом ее сила. Камни умеют молчать… Но одному человеку… — запнулся Штальмер, разминая папиросу в пальцах, а Гайтсман вздрогнул. — Это не грозит ничем и останется между нами, если будете вести себя разумно. Ему я обязан сказать. У дисциплины есть свои законы, и вы отныне тоже должны неукоснительно подчиниться ей.
