— Да, он был два раза… Я не могла тебе сказать об этом сразу… Испугалась почему-то. Впрочем, это и не касалось тебя…
— Как, то есть?
— А так, не касалось!.. Но почему ты ставишь такие условия: никого не пускать в дом, прекратить всякие встречи? я должна запереть себя?.. почему ты приказываешь по-хозяйски?.. Следишь, чтобы я не свихнулась, не обманывала тебя, и ставишь условия… Я тебя никогда не обманывала! Ты думаешь, что я такой слабый и плохой человек… Почему? Я такой же самостоятельный человек, как и ты: я работаю, учусь, я верю тебе, — но я хочу, чтобы и ты мне верил!.. А ты дуешься на меня, следишь, ревнуешь, злишься, подозреваешь… Нельзя же так жить!.. Пойми это!.. Это унизительно… Я пробовала несколько раз заговорить с тобой… вчера тоже… ты отвернулся и ушел в кабинет. Нельзя так жить! — повторила она. — Надо разойтись… Я лучше уйду тогда.
— Куда? К Авдентову? — взглянул он быстро и злобно.
Мария подумала сперва, потом ответила решительно:
— Нет… Теперь я сумею и одна жить… Не заплутаюсь, с дороги не собьюсь.
— Но он звал тебя?..
— Да, звал… и очень усиленно… К нему мне возвращаться не к чему… Все порвалось давно, и чинить не стоит… Можешь не верить, но это — так!..
Пораженный ее решимостью и чувствуя, что она не лжет, что во всем искренна и безусловно права, встав впервые на защиту своей свободы, — он долго молчал, не решаясь сказать что-то.
— Ну говори, говори все! — закричала она вне себя от страха и мучительного нетерпения. Из глаз у ней покатились слезы. — Ты хочешь развода?..
— Нет, я не о том. — Болезненная гримаса исказила его черты. — Я хочу верить тебе, но… почему же присылают мне вот эти письма? — И брезгливо сжав губы, бросил к ней на стол письмо. — Первое я не показал тебе… это второе.
Мария, побледнев, схватила дрожащей рукой пожелтевший листок бумаги, исписанный крупным почерком, — не иначе с месяц валялась анонимка в чьем-то грязном кармане перед тем, как попасть в почтовый ящик…
«Многоуважаемый т. Дынников.
По себе знаю, как неприятно мужу узнать о жене что-нибудь постыдное, но лучше поздно узнать, чем оставаться в неизвестности насчет угрозы, которая угрожает вам — честному человеку с большим положением. Мне, понимаете, стало вас жаль и стыдно за вашу жену, о которой ходят очень, я бы сказал, нехорошие слухи. Случайно я шел лесом от реки и увидал ее с Авдентовым. Она стояла с желтым портфелем, а он, понимаете ли, еще лежал на траве, потом вскочил тоже. Может, ничего такого не было, но если кроме меня еще кто-нибудь видел, то получится очень, я бы сказал, некрасиво. Злословить начнут. Я долго собирался по-товарищески уведомить вас, да за делами позабывал все.
Про Авдентова тоже плохие слухи, — он систематически пьянствует и дружит с опороченным человеком — Гайтсманом. Это к вашей жене имеет отношение только косвенное, но в общем репутацию и вам портит.
Ваш доброжелатель».
Пылая гневом, Мария рвала на мелкие клочья эту мерзкую бумажонку, тратя последние силы, и, упав на колени, ткнулась головой в подушку на диване и затряслась в плаче:
— Это клевета… пойми, пойми меня! — подняла она заплаканное лицо.
— Ты не лжешь мне, Мария? — Голос его стал глуше, а глаза пронзительнее. — Скажи правду, не унижай себя!..
— Клянусь, честное слово! У меня нет к нему ничего. Я расскажу все, как было, только пойми…
И она откровенно, как перед совестью своей, начала рассказывать, как произошла на поляне встреча и о чем говорили они, когда Авдентов приходил к ней на дом.
Борис Сергеевич, унимая в себе яростную ненависть к этому неизвестному человеку, кто выбрал клевету своей профессией (о Макаре Подшибихине пока не догадался он), уже раскаивался, что дал жене прочесть анонимку; нелепой казалась причина, заставившая напрасно страдать их обоих. Он уже стыдился своей ревности, проявившейся в такой резкой форме.
— Ты меня прости, — сказал он, подходя к ней. — Я устал, понервничал, и вот…
— Нет, я виновата сама. Я и себя и тебя только мучаю… Я не умею жить. — За окном раздался гудок автомобиля. — Иди, тебе пора ехать. — Ей было безмерно тяжело остаться одной после всего, что произошло сейчас, но она добровольно принимала и эту муку, будто хотела наказать себя.
