Инженер пришел поздним вечером, в проливной дождь. Его очки запотели, к ним пристали капли дождя, с широких полей фетровой шляпы текло на плечи. Гайтсман услужливо принял пальто гостя и повесил на гвоздь.
Штальмер пришел прямо о собрания, где об исключенных не упомянул никто. Остальное было Гайтсману совершенно безразлично, да и не о трудных днях стройки говорили они, на первый же раз засидевшись до полуночи.
Потом Гайтсман решил навестить Штальмера, чтобы отплатить визитом за визит… С того и началась их близость, подобная сговору.
Прежнее инстинктивное тяготение их друг к другу легко могло перерасти в дружбу, если Штальмер и впредь не будет пренебрегать им.
Несколько осмелев, Гайтсман замыслил проникнуть в дом Дынникова, желая своим покаянием снискать жалость Марии Семеновны, которая могла бы для него кое-что сделать, поговорив с мужем, а тот, при желании, мог замолвить за него перед Колывановым… Да, это была только лесенка к секретарю райкома, вернее, первая ее ступенька.
Никогда по утрам Дынникова не было дома, и Гайтсман выбрал именно этот час.
Его встретили довольно приветливо, мило усадили на диван, попотчевали чаем, но разговор по душам не клеился.
Искренность не удалась ему тоже, а Мария настороженно ждала, когда он начнет о главном, и уже готова была ответить, что помочь в этом деле ничем не сможет.
Судя по всему, он напрасно льстил себя надеждой добиться у молодой, счастливой (и потому великодушной) женщины хоть маленькой защиты. Конечно, она не забыла еще тех окриков Гайтсмана в редакции, где служила когда-то.
Старуха Груня — домработница Дынниковых — два раза подходила к стеклянной двери, норовя спросить о чем-то Марию… Да, он мешал им заниматься своим делом, и Гайтсман ушел, невольно вздохнув у двери.
Мария опять сидела за, книгой, когда зазвонил телефон. Ее отрывали часто — все спрашивали Бориса, предполагая хоть случайно застать дома.. Груня подбежала сама, вытирая о фартук руки.
— Тебя спрашивают… Марусь! — крикнула она и уже на ухо, с испугом, прошептала: — Никак, опять этот… его голос-то, что позавчера приходил.
Она встала подле, словно хотела быть наготове, чтобы предупредить какое-то несчастье.
— Ты скажи ему, чтобы не тревожил тебя… Раз такое дело… Зачем уж…
Авдентов два дня тому назад постучался в дом, когда никого, кроме Груни, не было. Она не впустила его и, стоя у двери, допытывалась — кто он и что ему нужно. Его выручила только Мария, возвратившаяся из магазина, и пригласила войти. По тому смущению, с каким молодой человек переступил порог, по его взгляду Груня определила, что привело его сюда, — и перепугалась не на шутку.
Она подслушала их беседу, часто прерывавшуюся, и, всплескивая руками, убегала от страха к себе на кухню. Тарелки и ухваты валились у ней из рук, она опять появлялась в прихожей и все ждала, что с минуты на минуту может войти Борис Сергеевич. «Слава богу, что дома-то бывает минуту в год, а то бы захватил на месте»… Ей мерещились даже шаги на лестнице, хотя в это время почти никогда не приезжал он.
Мария с Авдентовым сидели долго, затворившись в кабинете Бориса Сергеевича.
И вот он совершенно неожиданно появился. Груня ахнула; перепугавшись смертельно, а он, быстро и сурово взглянув на нее, остался у порога, не снимая ни кожаного пальто, ни кепки.
— Мария, — позвал он.
Дверь кабинета распахнулась широко, и Груня увидала, как молодая хозяйка, а за нею гость, оба смущенные, в замешательстве, вышли в прихожую. Авдентов поздоровался с Дынниковым, неловко, с неуверенностью протянув руку, и торопился уйти. Но у вешалки, спиною к ней, стоял хозяин.
— Мария, — сказал он, — я заехал предупредить: вернусь из города часа в два ночи. — И ушел. Через минуту синий «линкольн» мелькнул в окне и исчез за углом.
Старуха, согнувшись, прошла мимо Авдентова на кухню.
— Беда-то, беда-то какая! — тряслась и стонала она.
Провожая своего гостя, Мария сказала ему, чтобы не приходил больше, и это немного успокоило Груню, но все же с этого дня она стала бояться прямых и, казалось, строгих, уличающих взглядов хозяина; зная за собой старческую слабость проговариваться, она умышленно избегала его…
