«Не лучше ли уехать? — спросил он себя, идя пустырем к литейке. — Куда-нибудь — в Иркутск, на Сахалин, на Камчатку!.. к черту на рога!.. все равно!.. Да, она не уйдет от Дынникова, это ясно: там все надежнее, лучше и богаче…»
Обуреваемый горячим ветром мыслей и чувств, он метнулся дальше Камчатки и Сахалина, устремившись в Америку, где подвизался его приятель.
Степан Зноевский, наверно, и там не испытывал ни тревог, ни поражений.
«Мистер Знойсон! каналья, Форд тебя побери! — писал Авдентов, бурей набрасываясь на бессовестного молчальника. — Добрался до своего Колорадо и думаешь, что не достанет тебя рука друга?.. Нет, «убитый» тянется к живому. Наши координаты в некоей точке пересекутся снова, — и очень скоро. Давно ли я получил путевку на строительство, а теперь уже я помощник начальника литейного цеха, который сам по себе будет являться огромным предприятием. Описывать его не стану: вы, «американцы», деловитее нас, русских, и сидя за морем, видите далеко.
К твоему сведению: из 2700 тонн металлоконструкций твой покорный слуга одну четвертую часть уже поставил на место… Я точно лесовод: сажаю «деревья аллеями», только деревья мои — из стали и покрашены синей краской. Обрешетка, фонари и прочие элементы образуют узорчатый свод на протяжении трехсот метров, и падает от них густая тень на дорожку.
А дорожка эта — широченная, из бетона, и под ней целая система подвалов, где разместятся конвейеры общей длиною в два с половиной километра.
К твоему приезду я приберу мою хоромину и — ставь станки! Здесь уже начали поговаривать об этом… Я буквально рвусь на части, меня никак не хватает, хотя и выработалась расторопность и некоторая система в работе. Но все это было бы прекрасно, если бы не мешало но…
Помнишь, у моря я говорил тебе о «двоюродном брате». Не сердись, что тогда солгал. То был я сам, скажу тебе откровенно, и любимая женщина случайно оказалась здесь…
Ты удивлен?.. Я вижу отсюда, как поднимаются у тебя крылатые брови, слышу, как ты подсвистываешь другу, который терпит кораблекрушение.
Да, я хотел написать тебе дипломатическую ноту, но вот — поневоле вскрикнулось!
Иногда мы видимся с ней, но она ничем не облегчила «мой тяжкий жребий», и я по временам тоскую.
Печаль, говорят, является границею дурного, и я унимаю себя. Землей и железом заваливаю костер, а он горит и горит. Построим завод, махну куда-нибудь подальше, чтобы ее не видеть…
Жениться, что ли?.. Клин клином вышибить!
Но я знаю, что если решусь, то это будет уже надолго. Пока что мне кажется это авантюрой над собственным сердцем. Торопиться бессмысленно и опасно. Лучше думать перед тем, как действовать, чем после.
Сегодня мне хочется выболтать тебе все до конца, облегчить душу, и ты лучше поймешь сложную кривую моей жизни…
Никак не найду интеграл! Условие задачи осложняется тем, что Мария — жена начальника нашей стройки, умного и деятельного человека. Он любит ее, создает для нее самые благоприятные условия.
То, что он дает ей, она ценит полной мерой и, конечно, не вернется ко мне.
Надеюсь, мою доверчивость никогда не употребишь мне во вред.
Пиши, как приласкали тебя янки, допускают ли наших ребят до сердцевины производства?.. чем оглушила тебя чужая сторона и какими существами из техники ты населяешь собственный мир?.. Гляди в оба, — веди дневник, чтобы потом и я кое-что позаимствовал оттуда.
Имей в виду, по возвращении тебе придется поделиться «награбленным» не только со мной, но и с другими инженерами.
Однажды мимоходом встретил твою дорожную знакомку: приезжала к родным. Кажется, хотела устраиваться здесь на работу Наш редактор — некто Гайтсман — доводится ей дядей. Теперь Рины Соболь нет здесь: давно не вижу. Очевидно уехала.
Крепко жму твою лапу».
