Между тем, направляясь после купания домой, проходила этой полянкой Мария, перекинув полотенце через плечо. Кто-то спал на траве, разбросав руки, и она прошла бы мимо, не обратив никакого внимания, но двое подростков что-то уж очень подозрительно оглядывались, стоя от него неподалеку, а заметив ее приближение, шмыгнули в кусты, не успев утащить портфеля… Желтый, как у Авдентова, он валялся у пня на кочке, и Мария подобрала его…
В каком-то нелепом положении оказалась она, вынужденная будить чужого мужчину. В этот час никого подле не было, и ей пришлось подойти, потому что портфель был полон бумаг, скорее всего принадлежащих заводу…
О как просто было бы все сделать, если бы это действительно был чужой!.. Не зная, как поступить, робея и волнуясь, она стояла над ним с портфелем в руках, заслоненная кустами от дороги.
Она сломила ветку, чтобы звуком прервать его беспамятное забытье, но он не услышал.
— Ты очень неосторожен… Разве так можно? — сказала она, но голос прозвучал нетвердо.
Досада, неприязнь и жалость переплелись в ней тесно, воля двоилась, и уже трудно было заставить себя уйти отсюда, бросив все на произвол случая: с пропажей документов могли быть для него большие неприятности.
На нем была синяя сатиновая рубаха, пыльная, измятая; солнце выжгло ее; рукава засучены, — видно ушел с работы, — откинутая за голову правая рука держала зеленую фуражку; розовое, разморенное сном лицо было обращено к ней и лоснилось от пота.
«Навоевался», — молвила она, лишь для себя предназначая это слово. Чтобы прогнать назойливых мух, она пошумела над его лицом веткой.
— Михаил Иванович, нельзя же так спать, где попало!
Он вскочил и, точно в бреду, глядел на нее широко открытыми глазами, — и не узнавал.
— Я не могу караулить тебя… и очень невежливо с вашей стороны вынуждать, чтобы стояли подле вас, пока спите.
Шутка привела его в чувство:
— Маруся!!! Маша! Это ты?.. Ты давно здесь?
— Вот ваш портфель… Его могли украсть. И вам тогда не поздоровилось бы…
Она собиралась уйти, а ему так много нужно было сказать ей, чем-то отблагодарить ее за великодушие… Проклятая усталость! Если бы только знать, что здесь возможна встреча, он просидел бы целый день, не спуская глаз с дороги.
— Как удивительно, что именно ты спасла меня от суда!.. Ведь тут чертежи, документы на девяносто тысяч. Постой, побудь еще… хоть две минуты… Марусь.
— Нет, я не могу… мне пора домой… — Авдентов пошел с нею и, обратив к ней лицо, смотрел, не отрываясь, и она видела это. — Между прочим, о тебе уже спрашивали.
— Он? — удивился Авдентов, хотя только о муже ее и шла речь.
— Он видел, когда проезжал мимо… Ты мне вчера звонил?
— Да… и очень неудачно… Он мне сказал: «она на курсах».
— Я так и знала… пришла от преподавательницы английского языка… и он начал спрашивать. Мне пришлось сказать все… понимаешь?.. Встречаться не будем больше… Хорошо?..
— Для меня это чрезвычайно плохо.
— Я не виновата, — сказала она, стараясь придать сухость своим словам. — Впрочем…
Не досказав фразы, она первая свернула вправо, где виднелись нарядные постройки американского поселка.
Молча Михаил шел за нею, оглядывая с головы до маленьких черных туфель; одинаковая с ним ростом, такая близкая, родная — в этом знакомом белом, без рукавов, платье, — которое носила и в селе. Он нагнал ее, и ее плечо коснулось его плеча. Она повела взглядом, чуть отступив в сторону, — и это движение подсказало ему, какая пропасть разделяла их!..
Заметив кого-то близ дома, она радостно вскрикнула, взмахнув полотенцем?
— Гости!.. приехали! — и повернулась к нему: — Ну, до свиданья… я побегу!.. — Юная, почти детская резвость вернулась к ней, но лишь только на одну минуту.
Михаил, взглянув в сторону зеленого коттеджа, узнал издали Семена Карповича Олейникова — старого учителя, озаренного сединами, его жену и Харитона Майколова, который, очевидно, встретив их где-то, привел к дому… Скорым шагом Мария спустилась в ложбину, легко — почти бегом — прошла по доскам через канаву и, легко поднявшись на бугор, повернула к дому. Потом он видел, как обнялись они, взволнованные встречей, как Мария взяла под руку отца и повела к крыльцу… Михаилу было стыдно смотреть на эту семью, которой он принес весною столько горя…
