Но его нежное, горячее чувство кружило голову, рождало мысль: может быть, все происходящее — неправда, причудливый сон, вызванный воображением и грезами о несбыточном?
И, чтобы вернуть себя в реальность, он спросил:
— А где Перси?
— Он почему-то не захотел приехать, — сухо ответила Френсис. — Сказал, что ему надо готовить бубен к празднеству.
— К какому празднеству?
— Мы же должны как-то отметить обретение новой родины, — грустно сказала Френсис.
И потом, когда они лежали в холодной, медленно нагреваемой собственными телами постели старого дома Омиака, а за незанавешенными окнами уже нарождался новый день, это ощущение нереальности происходящего, причудливости снова вернулось к Петру-Амае. Возможно, еще и потому, что после пробуждения от близости с Френсис он, вопреки ожиданию, не чувствовал себя сладко опустошенным, а наоборот, жаждущим еще более глубокого и тесного слияния.
— Это любовь, — сказал он вслух.
— Это любовь, — отозвалась Френсис.
В чистейшем воздухе чувствовался дым нового костра: Адам Майна уже снова разбудил огонь. Напротив него сидел незнакомый человек. Петр-Амая подошел ближе и удивился: это был Кристофер Ноблес!
— Здравствуйте! — сказал Ноблес с таким видом, будто он только вчера расстался с Петром-Амаей. — Прилетел ночным грузовым рейсом.
Наступающий день еще не победил размытые ночные тени. Очертания темных, пустых жилищ с неосвещенными окнами придавали всей картине унылый и печальный вид. Это была сама Печаль Берингова пролива.
— А мы никак не придумаем имя новому поселению, — подал голос Адам Майна.
— Почему? — удивился Ноблес.
— Так, — уклончиво ответил Адам Майна.
— В конце концов, название большой роли не играет, — продолжал Ноблес. — В новом эскимосском селении, селении будущего, все будет новое. Может быть и имя тоже новое.
— Только люди там старые, — с ехидцей в голосе заметил Адам Майна.
— Я уверен, что большинство из них переживает удивительное чувство обновления! — не сдавался Ноблес. — Особенно молодежь! Не правда ли, мисс Омиак?
Френсис в ответ пробормотала что-то невнятное.
— Сегодня там собираются провести большой фестиваль — песни, танцы, спортивные соревнования!
— А кто же устраивает празднество? — спросил Петр-Амая.
— Жители нового Иналика, извините, нового эскимосского поселения, а финансирует Американская администрация строительства Интерконтинентального моста и Объединенные телекомпании.
— Значит, будет большое шоу! — усмехнулся Адам Майна.
— По поводу обретения новой родины! — воскликнул Кристофер Ноблес.
— Родину можно заново обрести, если вернешься туда, где родился, — тихо, но твердо сказал Адам Майна.
Кинг-Айленд и вправду оказался намного больше Малого Диомида. Новенькие дома поставили так, что они как бы повторяли облик покинутого Иналика, точно так же выстроились вдоль крутого, уходящего в воду берега. Тропы соединяли жилища с галечным пляжем, на котором аккуратно, в ряд лежали новенькие вельботы и байдары. Вроде их было даже намного больше, чем требовалось. Но, как оказалось, приехали гости из Нома и других окрестных эскимосских поселений.
Меж домов, на берегу сновало множество приезжего народу. Выделялись одетые в стилизованную эскимосскую одежду разного рода операторы, фотографы и журналисты. Вдоль всей небольшой улицы тянулся транспарант, на котором огромными буквами на эскимосском и английском языках было начертано: «ПУСТЬ КАЖДЫЙ ВНЕСЕТ СВОЙ ВКЛАД В СТРОИТЕЛЬСТВО МОСТА!»
Джеймс Мылрок встретил Петра-Амаю, помог выгрузить и поставить на якорь лодку и повел к себе.
— В гостевом доме не оказалось ни одного свободного места, — объяснил он. — Придется вам разделить комнату с моим сыном.
Перси был дома и действительно готовился к празднеству, натягивая на деревянный обод хорошо смоченную кожу моржового желудка. Она долго выдерживалась в специальной жидкости и считалась готовой, когда слегка скисала и обретала эластичность. Поэтому в комнате Перси, несмотря на открытые окна, пахло довольно остро.
Перси хмуро поздоровался, и в его взгляде Петр-Амая вдруг заметил что-то новое.
Перси занялся бубном, а Петр-Амая уселся напротив и принялся наблюдать за ним. Длинные волосы парня упали на лоб, мокрая кожа слегка поскрипывала в его сильных руках, непослушно, неподатливо занимая место под тугим ремнем. Работа достигла такой стадии, когда отвлекаться нельзя было даже на секунду, нельзя ослаблять пальцы, сдерживающие выползающую из-под ремня упругую кожу. Но вот Перси захватил последний лоскут, просунул его под сдерживающий ремень, затянул его и, облегченно вздохнув, поднял разгоряченное, с бисеринками пота на крыльях носа, лицо и улыбнулся.
