Поэтому Петр-Амая не особенно обратил внимание на замечание Адама Майны, больше интересуясь тем, что привело старика обратно на остров. Конечно, скорее всего тоска по покинутому. И он с сочувствием сказал:
— Я вас понимаю: трудно навсегда уезжать отсюда.
— Это просто невозможно! — с убежденной горечью сказал старик. — Это невозможно, и тем не менее это случилось, — добавил он, и в голосе его были явственно слышны слезы.
И Петр-Амая вдруг ощутил в его словах всю глубину трагедии людей, лишившихся родины. Пусть такой, как крохотный островок Малый Диомид, называвшийся в иных газетах просто куском голой скалы, брошенной в бурные воды Берингова пролива.
Адам Майна всегда выглядел крепким стариком, а тут вдруг в нем стала заметна дряхлость и какая-то пришибленность. Редкая жесткая борода щетинилась толстыми редкими волосами, в потухших глазах отражалось пламя костра.
— А я ведь одним из первых поддался! — со стоном в голосе произнес старик. — Вдруг увидел мечту всей жизни — большой просторный дом, вдоволь еды, безоблачное будущее…
Френсис давно принесла чашки на небольшом подносе, где было еще и печенье и кусочки мантака[1]. Она не шевелилась, словно остерегалась спугнуть слова старика.
— Но, оказывается, человеку-то ничего этого не надо! Кроме его собственной жизни, судьбой данной жизни, ничего не надо! Только собственными руками добытая еда идет впрок человеку, только счастье; добытое в собственном страдании, — это настоящее счастье!
Адам Майна как-то странно всхлипнул, откашлялся и вдруг строго и сердито сказал Френсис:
— Ну что ты стоишь? У гостя горло давно требует горячего!
Но Френсис, пораженная словами старого Адама, хоть и вняла приказу, но двигалась замедленно, и Петр-Амая видел в ее глазах слезы.
— Я приехал сюда поглядеть на старый дом да посмотреть, как отплывают в теплые края моржовые стада. Всю жизнь я это делал и не хочу, чтобы такое ушло из моей жизни. Я здесь никому не мешаю. Дирижабли и вертостаты летят мимо и даже не замечают меня.
Большие серебристые сигары цепочкой тянулись и жемчужно светились в лучах падающего вдали солнца, за исчезающими в густеющей синеве горами Азии. Они плыли, как гигантские, сказочные рыбы, одушевленные существа, но в их облике проглядывало мертвенно-холодное.
Петр-Амая поспешил стряхнуть с себя это ощущение.
Френсис все еще не могла прийти в себя от странного оцепенения. В ожидании Петра-Амаи она была полна мыслями о нем, о предстоящем свидании. С самого утра, когда она высадилась с проходящего вертостата на свой родной, но, увы, покинутый берег, она была полна этим ожиданием, мыслью о любимом. Что бы она ни делала, ее глаза притягивались морем, точнее, проливом, уже воспринявшим свинцово-серый цвет осени.
Пробираясь по тропам между домами, прилепившимися над морем, она то и дело поглядывала на створ, образуемый двумя островами Диомида, на северный мыс советского острова, чтобы уловить мгновение появления парусного суденышка. Несмотря на присутствие Адама Майны, чувство одиночества сопровождало ее повсюду. Оно было рядом, когда она спускалась к берегу в поисках хорошей точки для съемки, поднималась наверх, выше старой методистской церквушки, или же шла к южному концу поселения, за дом Джеймса Мылрока, чтобы оттуда увидеть в объективе панораму крохотного поселения. Френсис никогда не думала, что Иналик так мал, так беззащитен. Покинутый, он стал еще меньше, словно бы съежился.
— А в детстве это была целая вселенная, за границами которой уже был иной, почти что ненастоящий мир. Теперь глаза Френсис, обостренные горечью разлуки с родиной, находили удивительные и милые следы: холодный, давно уже не зажигаемый очаг, место старого мясного хранилища и даже осколок древнего гарпуна, сделанного из моржового бивня.
Она была уверена, что Петр-Амая вырвет ее из тисков горечи, отвлечет от воспоминаний, в которых была лишь грусть, холодный пепел потухшего костра прошлой жизни. Она не сводила глаз с него, и Петр-Амая чувствовал ее взгляд, ее тепло. И он отвечал ей теплом своего сердца.
Но это странное окружение: покинутый, холодный, словно тело умершего человека, Иналик, гигантские серебристые рыбины, бесшумно плывущие в вышине, остывающая вода Берингова пролива, уходящие за синие горы далекой Азии солнечные лучи и согбенная фигура Адама Майны — все это отравляло радость встречи.
