Роботы не ответили. Их системы не были запрограммированы на жалость. Но лорд Сто Один все равно продолжил свою речь:
– Вы несете меня в место дикое, свободное, быть может, злое. Там люди тоже умирают, как и везде, и я должен умереть, так скоро, так ослепительно и просто. Мне следовало умереть давным-давно. Я был людьми, которые знали меня, братьями и товарищами, которые доверяли мне, женщинами, которые меня утешали, детьми, которых я любил столь мучительно и сладко много веков назад. Теперь их больше нет. Время прикоснулось к ним – и их не стало. Я вижу, как все, кого я когда-либо знал, несутся по этим коридорам, вижу их малыми детьми, вижу гордыми, и мудрыми, и преисполненными деятельности и зрелости, вижу старыми и деформированными; время тянется к ним – и они поспешно умирают. Зачем они так поступили? Как я могу жить дальше? Буду ли я помнить после смерти, что когда-то был живым? Я знаю, что некоторые из моих друзей смошенничали и уснули ледяным сном, надеясь на что-то, неведомое им самим. Я прожил жизнь – и я ее знаю. Что такое жизнь? Немного игры, немного учебы, несколько правильно подобранных слов, щепотка любви, укол боли, затем много работы, воспоминания – и грязь, взметающаяся навстречу солнцу. Вот и все, что мы из нее сделали – мы, покорившие звезды! Где мои друзья? Где мое «я», в котором я когда-то не сомневался, если знавшие меня люди унесены временем, словно подхваченные бурей лохмотья, во тьму и забвение? Ответьте мне. Вы должны знать! Вы машины, и вас наделили человеческим разумом. Вы должны знать, чего мы стоим, если взглянуть со стороны.
– Нас построили люди, – ответил Ливий, – и мы делаем лишь то, что они в нас заложили. Как мы можем ответить на подобную речь? Наш разум отвергает ее, каким бы хорошим он ни был. Мы не знаем ни печали, ни страха, ни гнева. Нам известны названия этих чувств – но не сами чувства. Мы слышим ваши слова – но не понимаем, о чем вы говорите. Вы пытаетесь рассказать, на что похожа жизнь? Мы это и так знаем. Ни на что особенное. У птиц и у рыб тоже есть жизнь. Это вы, люди, умеете говорить и сплетать из жизни припадки и тайны. Вы все запутываете. Крик никогда не придавал истине истинности, по крайней мере, для нас.
– Отнесите меня вниз, – сказал Сто Один. – Отнесите меня в Зону, куда много лет не ступала нога ни одного приличного человека. Я хочу оценить это место, прежде чем умру.
Они подняли паланкин и вновь неспешно потрусили по бесконечным пандусам вниз, к теплым, исходящим паром тайнам самой Земли. Люди-пешеходы стали встречаться реже, однако попадались недолюди – в основном гориллы или другие человекообразные обезьяны, – которые волокли наверх укутанные сокровища, похищенные из не внесенных в каталоги хранилищ древнейшего прошлого человечества. Иногда мимо проносился по каменной кладке вихрь металлических колес: разгрузив свои богатства в некой промежуточной точке высоко наверху, недолюди садились в тележки и катились вниз, словно гротескные человеческие дети-переростки древности, у которых когда-то вроде бы имели успех такие игры.
Приказ, произнесенный почти шепотом, вновь заставил двух легионеров остановиться. Флавий обернулся. Сто Один действительно звал их обоих. Они перешагнули шесты и подошли к нему с двух сторон.
– Возможно, я уже умираю, – прошептал Сто Один, – и это был бы крайне неудачный момент. Достаньте мой манекен-мэээ!
– Мой лорд, – ответил Флавий, – нам, роботам, строжайше запрещено касаться человеческих манекенов, и если мы это сделаем, команды предписывают нам немедленно уничтожить себя! Хотите, чтобы мы попробовали? Если так, который из нас? Приказы здесь отдаете вы, мой лорд.
IV
Лорд Сто Один молчал так долго, что даже роботы начали гадать, не скончался ли он в плотном, влажном воздухе и осязаемом зловонии пара и масла.
Наконец лорд Сто Один пошевелился и произнес:
– Мне не нужна помощь. Просто положите мне на колени сумку с моим манекеном-мэээ.
– Эту? – спросил Флавий, подняв маленький коричневый чемоданчик и обращаясь с ним с крайней осторожностью.
Лорд Сто Один едва заметно кивнул и прошептал:
