– Мы видели девушку, которая его любит, – добавил Ливий. – Она молода, она красива. И я думаю, у нее есть силы, из-за которых в будущем Инструментарий вознесет ее либо уничтожит.
– Они оба делали музыку, – сказал Флавий, – при помощи того куска конгогелия. И этот человек или бог – этот новый Эхнатон, как бы вы ни пожелали его назвать, мой лорд, – он танцевал странный танец. Как будто к трупу привязали веревки и заставили плясать подобно марионетке. На окружавших его людей этот танец оказывал такой же эффект, как лучший гипноз. Теперь я робот, но он встревожил даже меня.
– У этого танца было название? – спросил Сто Один.
– Названия я не знаю, – ответил Флавий, – но я запомнил песню, поскольку у меня фотографическая память. Желаете послушать?
– Определенно, – сказал лорд Сто Один.
Флавий встал на одну ногу, вытянул руки под странными, немыслимыми углами и запел высоким, оскорбительным тенором, который одновременно завораживал и отталкивал:
Прыгайте, милые люди, а я порыдаю по вам.
Прыгайте и рыдайте, а я поплачу по вам.
Я плачу, потому что я плачущий человек.
Я плачущий человек, потому что я плачу.
Я плачу, потому что кончен день,
На солнце тень,
Умер свет,
Времен нет.
Мертв отец.
Мир – венец,
Дню конец,
Облака низко,
Звезды близко,
Пламя гор,
Жар дождя,
Синий зной.
Мне конец,
И вам со мной.
Прыгайте, милые люди, за рыдающего человека.
Скачите, милые люди, за плачущего человека.
Я плачущий человек, потому что плачу по вам!
– Достаточно, – произнес лорд Сто Один.
Флавий отдал честь. Его лицо вновь стало приветливо-невозмутимым. Прежде чем взяться за передние концы шестов, он посмотрел назад и отпустил последнее замечание:
– Стихотворение написано строкой Скелтона.
– Хватит с меня вашей истории. Отнесите меня туда.
Роботы повиновались. Вскоре паланкин ловко запрыгал вниз по пандусам останков древнего города, который раскинулся под Землепортом, чудесной башней, что словно касалась слоисто-кучевых облаков в синей, прозрачной пустоте над человечеством. Сто Один уснул в своем странном транспортном средстве и не замечал, что многие люди-прохожие таращились на него.
Время от времени лорд Сто Один просыпался в незнакомых местах, пока легионеры уносили его все глубже и глубже в бездну под городом, где сладкие давления и теплые, тошнотворные запахи заставляли сам воздух казаться грязным.
– Стойте! – прошептал лорд Сто Один, и роботы остановились.
– Кто я? – спросил он у них.
– Вы изъявили желание умереть, мой лорд, – ответил Флавий, – через семьдесят семь дней, но пока вас по-прежнему зовут лорд Сто Один.
– Я жив? – спросил лорд.
– Да, – ответили оба робота.
– Вы мертвы?
– Мы не мертвы. Мы машины, несущие записи разумов людей, что когда-то жили. Хотите повернуть назад, мой лорд?
– Нет, нет. Теперь я вспомнил. Вы роботы. Ливий, психиатр и генерал, и Флавий, тайный историк. У вас человеческий разум, но вы не люди?
– Верно, мой лорд, – сказал Флавий.
– В таком случае как я могу быть живым – я, Сто Один?
– Вы сами должны это чувствовать, сэр, – ответил Ливий, – хотя разум стариков иногда ведет себя очень странно.
– Как я могу быть живым? – повторил Сто Один, оглядывая город. – Как я могу быть живым, когда знавшие меня люди мертвы? Они пронеслись по коридорам, подобно дымным призракам, обрывкам облаков; они были здесь, и любили меня, и знали, а теперь они мертвы. Возьмем мою жену, Эйлин. Она была красоткой, кареглазым ребенком, который вышел из обучающей камеры совершенным и юным. Время коснулось ее – и она танцевала под его мелодию. Ее тело располнело и состарилось. Мы его подправили. Но, в конце концов, смерть скрутила ее, и она отправилась туда, куда теперь собираюсь я. Раз вы мертвы, значит, можете рассказать, на что похожа смерть, где тела, и разумы, и голоса, и музыка мужчин и женщин проносятся по этим огромным коридорам, этим жестким мостовым – а затем исчезают. Как могли мимолетные призраки вроде меня и мне подобных, каждому из которых отведено лишь несколько десятков или сотен лет, прежде чем могучие слепые ветра времени унесут нас прочь, – как могли фантомы вроде меня создать этот крепкий город, эти чудесные машины, эти яркие огни, что никогда не меркнут? Как мы это сотворили, если уходим столь быстро, каждый из нас, все мы? Вы знаете?
