– Потенциальный отказ – когда-нибудь! – крикнул Сто Один. К крошечному тельцу вернулся естественный розовый цвет. Маленькие молнии виднелись лишь в основании мозга, но больше нигде.
– Я в порядке, – сообщил Сто Один. – Я могу продолжать работу, как делал последние несколько сотен лет. Оставьте меня в режиме активной жизнедеятельности. Я продержусь несколько часов, а если нет, значит, и терять нечего. – Он убрал манекена обратно в чемоданчик, повесил чемоданчик на дверную ручку паланкина и приказал легионерам: – Вперед!
Легионеры уставились на него невидящим взглядом.
Проследив за ними, Сто Один понял, что они смотрят на его манекена-мэээ. Тот почернел.
– Вы умерли? – спросил Ливий таким хриплым голосом, каким только может говорить робот.
– Вовсе нет! – воскликнул Сто Один. – Я был мертв доли секунды, но сейчас я вновь на время живу. Манекен-мэээ всего лишь отразил суммарную боль моего живого тела. Огонь жизни по-прежнему пылает во мне. Смотрите, сейчас я закрою его… – Куколка вспыхнула бледно-оранжевыми вихрями, когда лорд Сто Один закрывал крышку.
Роботы отвернулись, словно увидели некое злодеяние или взрыв.
– Вниз, парни, вниз! – крикнул лорд, путая их имена, а они вновь взялись за шесты паланкина и понесли его в глубины под жизненно важными органами Земли.
V
Пока они трусили по бесконечным пандусам, ему снились коричневые сны. Приоткрыв глаза, он увидел проносящиеся мимо желтые стены. Посмотрел на свою старую, сухую руку, и ему показалось, что в этой атмосфере он больше похож на рептилию, чем на человека.
– Я попал в клетку сушеного, тусклого черепашьего панциря старости, – пробормотал он, но его голос был слишком слабым, и роботы не услышали. Они бежали вниз по длинному, бессмысленному бетонному пандусу, покрытому пленкой растекшейся древней нефти, и прикладывали все усилия, чтобы не споткнуться и не уронить своего драгоценного хозяина.
В глубокой, скрытой точке пандус разделялся: левое ответвление вело на широкую ступенчатую арену, которая могла вместить тысячи зрителей некоего события, что никогда не произойдет, а правый сужался, шел наверх и сворачивал, вместе с желтыми огнями.
– Стойте! – крикнул Сто Один. – Вы ее видите? Вы слышите?
– Слышим что? – спросил Флавий.
– Бой и ритм конгогелия, исходящие из Зоны? Вихри и вопли невероятной музыки, доносящиеся до нас сквозь мили сплошного камня? Девушка, которую я вижу, ждущая у двери, что ни в коем случае не следовало открывать? Звуки музыки, рожденной звездами и не предназначенной для человеческого уха? Вы слышите? – крикнул он. – Этот ритм. Противозаконный металл конгогелий, так глубоко под землей? Да-да. Да-да. Да. Музыка, которую никто прежде не понимал?
– Я слышу только пульсацию воздуха в коридоре и ваше сердцебиение, мой лорд, – ответил Флавий. – И что-то еще, похожее на механический шум, очень далекий.
– Это оно! – воскликнул Сто Один. – То, что ты назвал «похожим на механический шум», напоминает ли он такт из пяти отчетливых нот?
– Нет. Нет, сэр. Не пяти.
– А ты, Ливий? Будучи человеком, ты обладал выдающимися телепатическими способностями. Сохранилось ли что-то в том роботе, которым ты теперь являешься?
– Нет, мой лорд, не сохранилось. У меня острые чувства, а еще я подключен к подповерхностному радио Инструментария. Ничего особенного.
– Никакого такта из пяти нот? Каждая нота отдельно, немного недотягивает до долгой, исполнена смысла и образов благодаря страшной музыке конгогелия, заточенной вместе с нами в этой слишком твердой скале? Вы ничего не слышите?
Два робота в обличье римских легионеров покачали головами.
– Но я слышу ее, слышу сквозь камень. У нее груди, как зрелые груши, и темно-карие глаза, подобные косточкам только что разрезанных персиков. И я слышу, что они поют, их странные, глупые слова пентапола, которым придала величия кошмарная музыка конгогелия. Прислушайтесь к ним. Когда я повторяю их, они звучат просто глупо, потому что лишены внушающей трепет музыки. Ее зовут Сантуна, и она смотрит на него. В этом нет ничего удивительного. Он намного выше большинства мужчин – и все же превращает эту нелепую песню в нечто пугающее и странное.
