Сохранились обе версии проповеди, латинская и немецкая[333]. Эти версии не вполне совпадают, и их сличение проливает свет на развитие и уточнение мысли проповедника.
В латинском «прототипе» перечисляются те же самые «таланты» – дары Божьи, что и в немецком, но в ином порядке. В «прототипе» их порядок такой: (1) res temporales, (2) ipse homo, (3) ternpus, (4) officium, (5) homo proximus. В немецком же тексте последовательность иная: (1) «наша собственная персона» (unser eigen lîp, unser eigeniu persône), (2) «твоя служба» (din amt), (3) «твое время» (dîn zît), (4) «твое земное имущество» (dîn irdentisch guot), (5) «твой ближний» (dîn naehster). Таким образом, если первоначально Бертольд, следуя букве Писания, предполагал начать анализ с имущества, богатства, лишь затем обратившись к «homo» и таким его признакам, как время и служение, то в окончательном варианте на первое место выдвигается персона, а затем уже следуют ее служба, время и только после этого – имущество и ближний.
Создается впечатление, что, продолжая работу над проповедью, Бертольд все более свободно обращается с текстом притчи. «Персона» заняла теперь подобающее ей место главы всего смыслового ряда и как бы «тянет» за собой службу и время; собственность, напротив, отодвигается ближе к концу перечня. Очевидно, такая последовательность казалась автору (или редакторам немецкой записи проповеди) более убедительной. Перестановка в перечне «талантов» привела к переосмыслению всего рассуждения: persone делается его концептуальным центром.
В другой проповеди на ту же тему – о том, как человеку нужно будет дать отчет на Страшном суде за полученные от Бога дары, – опять-таки речь идет о «пяти фунтах». Они написаны Творцом на нашем теле, говорит Бертольд, и всякий раз, когда ты вспоминаешь о пяти органах чувств или считаешь пальцы на руке, ты должен вспоминать об этих дарах. В этой проповеди сперва Божьи дары названы в такой последовательности: (1) мы сами, наше тело, персона, (2) наша служба, (3) наше имущество, (4) наше время, (5) наш ближний, христианин. Однако при дальнейшей экспликации этих даров последовательность несколько меняется: Богу надлежит дать отчет: (1) о нас самих, (2) о нашей службе, (3) о нашем времени, (4) о земном имуществе, (5) о нашем ближнем. По сравнению с первоначальным перечнем «время» и «богатство» поменялись местами. Для Бертольда, по-видимому, не так существенно, в каком порядке должны идти «время» и «имущество», как то, что все пять даров теснейшим образом между собой связаны, образуют единство. В этом единстве и обнаруживается, как мы сейчас увидим, понимание им природы человека.
Отмечу попутно, что рассматриваемое нами рассуждение о «пяти фунтах» лишь сравнительно недавно возбудило интерес исследователей; однако главное внимание они уделяют не указанному единству, а «труду» и «должности», «призванию»[334]. Такой подход при всей его несомненной существенности представляется мне все же не вполне адекватным мысли Бертольда, поскольку вычленяет лишь одну тему проповеди, которая имела для него скорее подчиненное значение. Тему «труда» и «призвания» надлежит рассматривать в более широком антропологическом контексте, в контексте анализа Бертольдом проблемы личности.
Итак, «первый талант» («фунт»), говорит проповедник, – это «наша собственная персона», которую Господь сотворил по своему образу и подобию и облагородил, даровав ей свободу воли. «Мы должны ответить за нее перед Богом и по своей воле привязаться к добру». Первое и, очевидно, самое важное, что приходит в голову проповеднику, когда он говорит о лучшем и наиболее ценном в человеке, о том, что и делает его человеком и образом Божьим, заключается в том, что он – «персона».
Разумеется, термины «lîp» и «persone» имели в ту эпоху иные значения, нежели те, какие мы ныне вкладываем в понятие «личность». Не пройдем мимо того, что Бертольд употребляет вместе оба термина, «lîp» и «persone»: личность он явно понимает не как чисто духовную или рациональную сущность (вспомним ученые дефиниции – «разумная неделимая субстанция»), а как единство души и тела. Мы уже видели, что латинским эквивалентом этих терминов в проповеди Бертольда служит homo («ipse homo»). Видимо, его не устраивает латинский термин «persona»: он отягощен традиционным теологическим смыслом («persona divina»), с трудом доступным массе слушателей проповеди, да и вовсе не о божественных ипостасях в ней идет речь. Нельзя ли предположить, что в немецком языке этот термин, перешедший из латыни богословов, начинал насыщаться иным содержанием?
