Они сползлись на середину комнаты.
— Вот тебе, бабушка, и военный совет! — проговорил Турецкий. — Что будем делать?
— А нечего тут гадать, — сказал Данилов. Нас же по телику не показывали. Да и нужны мы им, как в бане гудок, коли есть дичь покрупнее. Лежите, шеф! Начинается паника!
И он вскочил, распахнул окно, рискуя и вправду схлопотать «маслину» в лоб, заорал что-то нечленораздельное, в то время как Рыжков и Турецкий выползли в прихожую номера, таща за собой телефон на длинном проводе. Турецкий сорвал трубку и один за другим набрал два самых известных двухзначных номера, сначала «Скорой», потом, спустя минут пять — милиции.
— Алло! Милиция? Дежурного по городу! Говорят из вашей спецгостиницы. Кто говорит? — Турецкий подмигнул Рыжкову. — Говорит следователь Генеральной прокуратуры Данилов. У нас ЧП — покушение на старшего следователя из Москвы Турецкого! Он ранен. Огнестрельное в голову. Без сознания. «Скорая» уже вышла. Высылайте опергруппу. Третий этаж, комната триста восемнадцать.
— Ну а дальше что? — спросил подошедший Данилов. '
— Видно, придется мне временно исчезнуть, — сказал Турецкий. Если кто-то получил задание поставить точку в моей карьере, мне лучше тут больше по улицам не шляться, сами понимаете. Сейчас приедет «Скорая», прибудет опергруппа, меня вынесут и увезут. Так что тот, кто стрелял, и его группа прикрытия получат подтверждение, что выстрел был удачен.
— Ну хорошо, а дальше, дальше? — повторил Данилов.
— А дальше пока не знаю, — сказал Турец — Но если сюжет швырнуло в эту сторону, стало быть, мы, может, и сами того не понимая, вышли на след.
— Все так, — ответил Данилов. — Но тут ведь, конечно, свои порядки. Наверняка есть свои тихие кадры и в милиции, и в прокуратуре, так что ваш спектакль не сегодня-завтра откроется. Мы и в Москве-то можем секретность обеспечить с большим скрипом, а уж тут...
— Согласен, — сказал Турецкий. — И даже удивляюсь, Миша, отчего ты еще не «важняк». Короче, я ложусь в больницу с огнестрельным ранением. У всех членов бригады «Скорой» и у персонала приемного покоя отберем подписки о неразглашении данных следствия. Надо, чтобы закрыли рты на замок. Все остальное — по законам жизненной правды — сообщение в прессу и так далее. Тем более тяжесть моего ранения неизвестна. Может, только царапнуло, а может, на грани жизни и смерти. Если кому-то очень надо довести дело до конца, вполне возможно, забредут в больницу. Тогда есть шанс сцапать их там.
— Ну а кровь? — спросил Рыжков. — Сейчас же сюда прикатят криминалисты, судебные медики. С этими ведь наш фармазон не пройдет!
— Ну все, братцы! Прибегнем к членовредительству!
И, схватив осколок стекла, Турецкий сморщился, зажмурил глаза и, задрав рукав, решительно взмахнул острым осколком. Кровь так и брызнула.
— А ну глянь, вены целы? — сквозь зубы спросил Турецкий.
— Порядок, — ответил Рыжков. — Кровопускание в лучших традициях семнадцатого века. у со сворачиваемостью, шеф?
— Сейчас узнаем, — сказал Турецкий.
— Ну живодеры! — сказал Данилов. — Пропадите вы пропадом, голова кружится!
— «Голова обмотана, кровь на рукаве, след кровавый тянется по сырой траве», — пропел Турецкий и что есть силы махнул рукой, забрызгав и карту города, и голубое покрывало на койке. А затем щедро окропил голову и лицо. Получилось вполне натурально. Он, кажется, и не пожалел себя, и не переборщил. Кровушки было предостаточно.
И неожиданно он почувствовал дурноту и слабость в ногах, и руки задрожали предательски: он вдруг понял, что пять минут назад мог быть убит наповал и жив сейчас только по чистой случайности.
— Вот что, Миша, — сказал он, жадно глотнув воздуха. — Сообщи о случившемся в городскую администрацию и в секретариат Платова. А теперь выбегайте в коридор, кричите, сзывайте народ, а я падаю замертво. Никого, кроме следственно-оперативной группы и медиков, не впускать! Как у меня с цветом лица?
Данилов взглянул критически. И прежде чем выбежать из номера, иронически улыбнулся:
— По-моему, подходяще.
Турецкий крякнул и, с силой отшвырнув ногой стул, который перевернулся и отлетел в угол, раскинулся на полу в ожидании своих спасителей.
