В понедельник двадцатого апреля в десять часов утра начальник МУРа Вячеслав Иванович Грязнов явился к заместителю министра внутренних дел по кадрам, имея на руках рапорт с просьбой об увольнении с занимаемой должности: всегда лучше самому рулить, опережая события и чужие инициативы. Однако на сей раз обойти противников на вороных не удалось. Тем же числом было датировано уже поступившее часом раньше распоряжение и. о. министра внутренних дел об отстранении Грязнова от
обязанностей начальника Московского уголовного розыска в связи с превышением им служебных полномочий и о переводе его в резерв Управления кадров МВД.
Просто удивительно, как у этого бесцветного человека поднялась рука подмахнуть такой документ! Видно, и его маленько потрясли, а он, этот регент на министерстве, отлично понимая свое место и то, что он фигура сугубо временная и разменная, кочевряжиться не стал. Ну, Грязнов так Грязнов... Был Грязнов — и нету! Подмахнул не глядя. И с плеч долой.
Остаток дня был угрохан на разные бюрократические закавыки, сдачу дел, оформление бумаг и прочее канцелярское занудство. Торжественных прощаний устраивать не стали, сочли излишним. При той чехарде, что творилась тут уже не один год, легко было предположить в недалеком будущем торжественную встречу. Так что обошлись без театра абсурда. Посидели, уговорили бутылочку с Яковлевым, Шибановым и лучшими операми и разбежались.
Особой обиды Грязнов не чувствовал. Все это было, коли разобраться, в порядке вещей, обидно было только за те неимоверные, нечеловеческие усилия, что пришлось им всем затратить, работая по делу Горланова. У бедняги Сизифа, наверное, были железные нервы. Куда как крепче, чем у сотрудников МУРа. Сизифов камень с надписью «Горланов» сорвался и скатился по склону горы. Грязнов не сомневался, что наступит час, когда придется заняться этим камешком вновь.
«Ничего, перемелется! — думал Грязнов. — И не то бывало. В конце концов есть тылы, есть куда отступать или, как в войну писали, «выпрямлять линию обороны». За спиной двадцать пять лет опыта оперработы, колоссальные связи, безбрежная информация. Все это не впервой — и сам уходил, и сверху «уходили», и снова зазывали, и возвращался... Все уже было. Имеется, наконец, хлебное местечко, свое дело — агентство «Глория»... Подумаешь, испугали!»
И стал полковник Грязнов жить-поживать и добра наживать...
Племянник Денис, барнаульский Растиньяк, явившийся в первопрестольную, чтоб победить ее в неравном бою, уже давно вошел во вкус на своей начальственной должности директора дядькиного «предприятия», и, надо думать, его не шибко грела перспектива снижения своего социального статуса. Парень уже заматерел на этой работе, многому научился, и польза от него была настоящая, вполне ощутимая. И смел, как черт, и с клиентами работает так, что комар носа не подточит, и деньги делать намастырился.
Так думал Грязнов, неторопливо катя по набережным, по проспектам, колеся по улочкам и переулкам Замоскворечья, где, кажется, чуть ли не с каждым домом и кварталом были связаны свои истории, свои дела, расследования, погони, облавы и захваты, где столько раз смерть, просвистев или прожужжав осой, пролетала мимо виска. Впору было засесть за мемуары, и он не сомневался, что когда-нибудь надиктует несчетное множество кассет, а там и книжечку выпустит под каким-нибудь заковыристым заглавием.
Где только не побывал он за эти дни! И Москва будто говорила с ним из прошлого на разные человеческие голоса — бывших свидетелей, потерпевших, подозреваемых и уголовников, пойманных за шкирку. И в этих «виртуальных встречах» было что- то влекущее, ностальгическое, то, к чему он привязался как к неизменному за двадцать лет сорту табака и без чего уже, кажется, и жить не мог. В общем, проболтался два дня Грязнов — крупный, рыжий, длинноносый, слегка похожий на Николая Гоголя лукавым огонечком в глазах, наездился всласть, насмотрелся, налюбовался, а на третий, как сказано в Книге Книг, — взалкал. И приехал он в свою «Глорию» без звонка и в неурочный час, где и был
