— Подожди,
я с тобой.
В
умывалке
лампы горели
тускло-тускло,
как, впрочем,
и по всей
школе —
военное
время, экономия...
Кроме нас, в
помещении
обнаружился какой-то
старшекурсник,
который,
услышав скрип
двери,
сначала
дернулся,
потом шумно выдохнул.
— Ф-фу... Чего
вас черти
носят среди
ночи? Я из-за вас
сигарету
уничтожил,
думал,
Слагхорн
идет...
Это
был Руквуд,
ставший в
этом году
старостой
факультета.
Несмотря на
потерю
сигареты, он,
кажется, был
в хорошем
настроении.
Стоял,
пошатываясь,
возле
умывальника —
в расстегнутой
мантии,
галстук
сбился набок,
значок
старосты перевернулся
вверх ногами.
— Почему
не спите?
Том
только
ухмыльнулся
и принялся
выдавливать
зубную пасту
на щетку.
— А сам-то? —
беззлобно
огрызнулся я.
— У меня
веская
причина. Мы
там... э-э... в
общем, отмечаем
начало
учебного
года.
— Мы, может,
тоже отмечаем.
— Вам еще
рано, — строго
сказал
Руквуд и
ухватился за
раковину,
чтобы не
упасть. —
Право на отдых,
детки, нужно
заслужить
тяжелым упорным
трудом на
ниве... на ниве...
Он
еще немного
подумал,
потом решил
оставить
ниву в покое
и махнул
рукой.
— Так что вы
это... того...
быстренько.
Он
оторвался от
раковины и
направился к
двери, но на
пороге
обернулся —
не без
усилия, надо
заметить, — и
сурово
сказал:
— И не
вздумайте
тут курить!
Курить очень
вредно. Это я
вам говорю
как
староста...
если вы еще
не знаете...
Дверь
умывалки
захлопнулась,
а через мгновение
из коридора
послышалось
сдавленное
"Ччерт!" —
наверное,
Руквуд
наткнулся на
стену.
Том
вынул
палочку и
принялся
убирать из воздуха
сигаретный
дым — он его не
переносил, — а
потом уселся
на корточки у
стены,
ожидая, пока
я умоюсь.
— Слушай, а
этот Флинт —
он точно не
говорит по-английски?
— Почему
не говорит?
Пару слов
знает, но не
больше.
— А ты
уверен, что
это так и
есть?
— М-м, — я
потянулся за
полотенцем. —
А зачем ему притворяться?
— Мало ли...
Надо бы как-то
проверить.
Интересно.
— Мне
другое
интересно —
что с ним
такое. Он так
задергался,
когда я с ним
заговорил
по-немецки... А
потом
спросил,
почему его
отправили в
Слизерин.
Кажется, в
этой их
компании с ним
одним что-то
не так, вот он
и решил... А что
именно не так
— непонятно.
Про
себя я
подумал, что,
возможно,
Флинт полукровка,
но не хотел
об этом
говорить при
Томе. Но он
только
усмехнулся.
— Тут-то
как раз все
яснее ясного.
Они евреи, а он
— немец.
— Почему
ты так
думаешь?! —
оторопел я.
— Они держались
особняком
еще до
распределения,
и это было
заметно.
Обычно люди,
прошедшие
через
испытания,
стараются
быть вместе,
тем более в
чужой стране
и незнакомой
школе. Но если
он немец, то
понятно,
почему они не
питают к нему
теплых
чувств...
Я
был склонен поверить
Тому на слово
— выросший с
маглами полукровка,
он хорошо
разбирался в
таких вещах.
Волшебники,
наоборот,
всегда были
мало чувствительны
к
национальным
различиям. Для
нас это было
что-то почти
формальное:
французы
едят лягушек,
а немцы
свинину, вот и
вся разница.
Но маглы
всегда
придавали таким
вещам
преувеличенное
значение, а
теперь,
выходит, это
распространилось
и на магический
мир...
Впрочем,
то, что Флинт,
возможно,
немец, меня не
очень
удивило. Из
газет мы
знали, что
далеко не все
немецкие
волшебники
жаждут
сотрудничать
с
Гриндельвальдом,
так что,
вероятно,
семье Флинта
тоже пришлось
уехать. Я
поделился
этой мыслью с
Томом, он
кивнул.
— Интересно,
как давно они
сбежали из
Германии?
Хотелось бы
послушать,
что он
расскажет о
тамошних
порядках.
Разговорить
бы его...
***
Такая
возможность
вскоре
представилась.
Первое
время Флинт
очень
дичился, но
потом Альфард,
хоть и без
особой охоты,
взял его под
опеку как
новоявленного
родственника.
Да и с
факультетом
ему повезло
больше, чем прочим
новеньким, — в
Слизерине
учились в
основном
дети из "хороших
семей", где
знание
языков
считалось обязательным,
и по-немецки
у нас в той
или иной
степени
говорили
многие. Мне
нравилось общаться
с Маркусом,
хотя иногда
было сложновато
— когда он
нервничал
или
торопился, то
переходил на
родной
франкфуртский
диалект, в
котором я не
мог
разобрать
половины слов.
Правда, позже
Флинт
обнаружил,
что из-за
того, что ему
постоянно
переводят и
подсказывают,
он никак не
может
выучить
английский, и
наотрез
отказался
говорить
по-немецки.
Мучился,
составляя
фразы,
бесконечно
долго
обдумывал
каждое слово,
но старался
говорить сам,
переходя на
немецкий,
только если
надо было
говорить
быстро и
долго.
