Игрок - страница 30

Выяснилось, что его семья действительно не захотела в свое время сотрудничать с Гриндельвальдом, но из Германии тогда уже было очень трудно выехать. Магопорты закрыты, за создание незарегистрированного портключа можно запросто попасть в лагерь, разрешение на аппарацию выдают только в канцелярии Гриндельвальда. В результате только в конце тридцать девятого года Флинты смогли тайно бежать. Сначала отец сумел получить разрешение на аппарацию в Швейцарию, якобы по делам, потом Маркус с мамой перебрались туда через Австрию. Поехали — официально — отдыхать, взяли с собой только то, что можно было, не вызывая подозрения, нести в руках...

Швейцарию Маркус вспоминал, как почти рай, — никакого затемнения, везде море огней, люди спокойно гуляют по улицам, сидят в кафе, пьют вино. Но родители не захотели там оставаться и решили отправиться к родственникам в Англию. В свое время некая Урсула Флинт, приходившаяся Маркусу троюродной бабушкой или кем-то в таком роде, вышла замуж за Финеаса Блэка. Она до сих пор жила в Лондоне; к ней и решили ехать, но это оказалось нелегким делом.

Слушать рассказ Маркуса об этом этапе их путешествия было жутковато. Они пробирались через южную, еще не оккупированную немцами часть Франции, забитую беженцами — и волшебниками, и маглами, — сутками не снимали разиллюзионное заклятие, а от беспрерывных аппарационных скачков Маркуса тошнило, и он еле мог двигаться. Потом семья оказалась в Португалии, где застряла надолго — Ла-Манш был уже заблокирован немецким флотом, начались бомбежки, так что уехать на магловском пароходе оказалось невозможно. Только в августе сорокового отец сумел правдами и неправдами добыть билеты на портключ до Лондона, но здесь родителей Маркуса Министерство тут же интернировало как граждан Германии, а его самого отправили сначала во временный лагерь для детей-беженцев, а потом в Хогвартс.

— А за что твоих родителей? — недоумевал я. — Они же ничего не сделали!

—   Мы немцы. Враги. Этим все сказано...

  Глава 7

Только в те сентябрьские дни я окончательно почувствовал, что такое война. Глобальных изменений в жизни Хогвартса не произошло, но столько было разных мелочей и новшеств, что в итоге ты начинал сомневаться: а была ли школа когда-то такой, какой ты ее помнишь? В Хогвартсе будто навсегда поселилась дождливая и унылая осень; довоенная жизнь казалась далекой и нереальной, будто сон.

Еда в Большом зале теперь подавалась сразу на тарелках, небольшими порциями, и тарелки были уже не золотые, а фаянсовые, разрозненные, будто их второпях набрали где попало. Кормили в основном кашей или вареной картошкой. Раз в неделю на ужин был маленький кусочек мяса. По вечерам старосты выдавали младшекурсникам молоко — по трети пинты на человека, — а вместо чая теперь был противный тепловатый отвар шиповника. Конечно, ничего не стоило наколдовать себе хоть целую голову сыра или фруктовый пирог — но, как и все, извлеченное из воздуха, эти ненастоящие продукты были нестойкими, утоляли голод очень ненадолго, зато оставляли после себя противное тянущее чувство в желудке. Не проходило недели, чтобы кто-нибудь не попал в госпитальное крыло с отравлением из-за плохо наколдованной сосиски. Но мы все равно продолжали поглощать эту самодельную, бесполезную, часто вообще несъедобную бурду — голод не тетка.

Отъедались только, когда кому-нибудь приходила посылка из дома, которую по-братски делили на всех. Мне врезались в память эти ночные пиршества в спальне, когда мы резали тонкими ломтиками хлеб и мазали его домашним вареньем — это было просто-таки райское, самое лучшее блюдо в моей жизни, равного которому я с тех пор не пробовал ни в одном, даже самом дорогом ресторане...

Большую часть школьных сов реквизировали для нужд Сил самообороны, так что приходилось записываться в очередь, чтобы отправить письмо. Реквизировали и метлы, оставив с десяток самых старых и разбалансированных, на которых первокурсники не могли научиться летать, потому что эти жалкие веники на кривой палке никого не слушались. Свою собственную метлу я отдал факультетской команде по квиддичу. Несмотря на военные трудности, игроки всех факультетов тренировались тогда день и ночь. Наверное, это странно, но для команд стало делом чести продолжать играть, и играть как можно лучше, пускай даже с неба сыплются магловские бомбы. Все почему-то чувствовали, что отказаться от квиддича — значит позволить врагу в какой-то степени победить нас. И без того команда была собрана с миру по нитке, потому что основные игроки ушли. Вообще седьмой и шестой курсы в том году были очень малочисленными — многие из тех, кому уже исполнилось семнадцать лет, бросили школу, чтобы завербоваться в Силы самообороны. На прочих факультетах от отчаяния брали в команды даже девчонок, но Слизерин еще придерживался традиций: квиддич — не женская игра.