— Да, — сказал я с достаточным, надеюсь, удивлением. — А что? Вы с ним были знакомы?
— Я слышал о нем, — сказал Фэррант. — Тогда его все знали, по крайней мере в моем ремесле.
— Правда?
Я уже собирался было продолжить: «А вы что, художник?» — но передумал. Мои догадки должны быть не точными, и я не должен слишком стремиться ему понравиться. Я глянул на Красного Галстука и с шутливой улыбочкой, почти дерзким тоном спросил:
— И что это за ремесло такое, мистер?…
Краем глаза я заметил, что губы Красного Галстука дернулись в ухмылке. Фэррант смотрел на меня все так же бесстрастно, но я заметил, что вены на его бледных щеках начали наливаться кровью.
— Фэррант, — сказал он. — Я гравер.
— А, — ответил я безразлично, глотнул пива и опять ухмыльнулся Красному Галстуку: — Да, такая кружка укрепляет, мистер…
— Харгривс, — сказал Красный Галстук, смеясь.
— Укрепляет лучше грелки.
Я почти не обратил внимания на критический голос у себя в голове, отметивший: «Глупо сказано — грелки не укрепляют». Я был слишком занят тем, что придумывал, как вернуть разговор снова к Петуорту, а потом к художникам и к…
— А о Тернере они что-нибудь говорили? — спроси Фэррант внезапно.
Я не мог поверить в свою удачу.
— О Тернере? — спросил я.
— Да, о пейзажисте, — ответил Фэррант, глядя не на меня, а на Харгривса, и выражение его лице будто заявляло: «Смотри, я знаю, о чем говорю».
— Вообще-то да, — сказал я, смеясь, — хотя я не знаю, насколько этому можно верить.
Фэррант наклонился поближе:
— А что именно?
— О, — отозвался я, — он был странный и скрытный человечек, запирался в библиотеке и не пускал к себе никого, кроме графа.
Фэррант кивнул.
— И все?
— Ну, он… дружил с горничной — вы понимаете, о чем я, мистер Харгривс? — и подарил ей картинку на память. Это уж точно, потому что дочка ее показала мне картинку — девчонке нравится Пол, и наверняка она хотела произвести впечатление на его дядю.
Харгривс захохотал с сальной ухмылкой.
— Вот еще любопытно — как думаете, что это за картинка?
Харгривс пожал плечами и отвернулся; Фэррант же так сосредоточился на моем рассказе, что не желал отвлекаться и нетерпеливо встряхнул головой.
— Мы бы с вами подарили ей чувствительную миниатюру, так, мистер Харгривс? Или мирный пейзаж, например. А вот Тернер ей оставил кровавый закат и начало шторма. Смотри, мол, дорогая, и вспоминай меня! Харгривс снова рассмеялся, но Фэррант его оборвал. — Меня это не удивляет, — сказал он. Голос его звучал тихо, но неровно, и он сжимал кулаки, будто старался сдержать какие-то сильные эмоции. — Все, что вы говорите, меня ничуть не удивляет — кроме того, что он вообще ей что-то оставил.
— А почему? — спросил я. — Вы его знали?
— Достаточно хорошо, — пробормотал он. — Достаточно хорошо.
Я ничего не говорил, ожидая, пока он продолжит, но через несколько мгновений он покачал головой и сказал:
— Так или иначе, это не имеет значения.
— Верно, — отозвался я, а потом, уверенный, что уж теперь это безопасно, добавил: — Но я бы послушал.
Он снова покачал головой:
— Что толку в болтовне? Я расскажу вам, что знаю, вы еще кому-нибудь расскажете, да прибавите тут и там для красоты, и тот в свою очередь так же поступит — и вот уже ходит сотня разных историй, и ни в одну из них никто не верит. Я хочу, чтобы людям преподнесли правду, черным по белому, и скоро так и будет.
Лицо у него было такое серьезное, а голос такой настойчивый, что в эту минуту невозможно было поверить, что он мне солгал.
— Вы что же, — сказал я, — книгу пишете?
— Нет — ответил он мрачно, — но Тернером много кто интересуется.
У меня по коже пробежали мурашки, как при лихорадке. Он сказал «много кто» в качестве риторической фигуры или в буквальном смысле? Если он узнал обо мне (явно так и было, хотя я не знал откуда), то можно было предположить, что слыхал он и о Торнбери, а может, и разговаривал с ним. Но что, если есть третий или даже четвертый биограф, о котором я не знал?
— Правда? — сказал я как можно небрежнее, — И кто же?
Он неторопливо отпил из кружки и поставил ее, вытирая пену с губ.
— Вы уж простите меня, сэр, — сказал он со вздохом, не глядя мне в глаза, — но я вас едва знаю, а дело деликатное.
