— Спасибо вам еще раз.
Молодой человек мгновение колебался; затем, коснувшись пальцами козырька фуражки, произнес:
— Очень хорошо, мисс, — и пошел своей дорогой.
Хейст по-прежнему хранил молчание. Он сверлил меня маленькими оценивающими глазами, нервно теребя носовой платок, плотно обернутый вокруг пальцев левой руки. Затем, не вымолвив ни слова, он резко отступил в сторону и пропустил меня внутрь.
Я последовала за ним в тесную и абсолютно пустую прихожую. Он захлопнул входную дверь и направился вверх по лестнице, а оторвавшаяся подметка одной из его туфель шумно захлопала по деревянным ступеням.
— Это жилье — не для леди, — произнес он, обернувшись ко мне через плечо, когда мы достигли лестничной площадки. — Оно не годится и для джентльмена. Не годится даже для собаки.
Хейст резко указал на комнату, окна которой выходили на улицу. Мгновение я думала, что он приглашает меня войти, но затем поняла: жест всего лишь подтверждал его слова, ибо комната оказалась тоже совсем пустой, а хозяин уже поднимался на следующий этаж.
Я шла за ним, охваченная растущей тревогой, поскольку с каждым новым шагом — то из-за призрачного следа сундука, оставшегося на выцветших обоях, то из-за одинокого крюка, на котором некогда висела картина, — с каждым мгновением становилось яснее, что дом совершенно пуст, и мы в нем одни. А когда мы достигли самого верха и я узрела прямо перед собой простую узкую дверь с задвижками и висячим замком, моя тревога переросла в настоящий страх. Внезапно — как я ни пыталась с собой бороться — мне припомнилась история Синей Бороды. Вовсе не ожидая увидеть за дверью трупы убитых жен, я все-таки не могла не задуматься о том, почему он меня сюда привел, и осознала: если Хейст вознамерится причинить мне вред, я не смогу ни защититься, ни позвать на помощь. Однако было очевидно, что пытаться уйти бессмысленно. Если Хейст задумал неладное, он поймает меня прежде, чем я убегу; но если все это напрасная тревога, я упущу единственный шанс узнать о Тернере нечто новое. Кроме того, поведение самого Хейста успокаивало меня. Будь у меня серьезные основания опасаться, он мог заметить мою тревогу и попытался бы ее рассеять; а он тем временем рассеянно извлек из кармана ключ, отпер дверь и распахнул ее, почти не замечая моего присутствия и предоставив меня собственным мыслям.
Мы вошли в длинную комнату с низким потолком, непритязательно-простую, как большинство чердачных помещений, но все же не лишенную некоторого комфорта. Скудный огонь за скромной каминной решеткой немного согревал воздух, а красивый старинный стул перед камином, казалось, был неким оазисом в пустыне окружающей нищеты и тягот. Были здесь и книги, почти все — с истрескавшимися переплетами и выцветшим золоченым тиснением. Среди сотни малознакомых названий я заметила издания пьес Шекспира, «Энеиду», вордсвортовского «Возничего»; все они были втиснуты в миниатюрный книжный шкаф, искусно устроенный под низким скошенным потолком.
— Некто сообщил, что вы хотите прочитать отцовский дневник, — сказал мистер Хейст, уставившись в окно мансарды.
— Некто! Вы имеете в виду сэра Чарльза Истлейка? Он не ответил, но взял из коробки подле очага нечто напоминающее отломанную ножку стула, положил ее на угли и наклонился, пытаясь раздуть огонь. Он не предложил мне сесть, и поэтому, не зная, что сказать или сделать, я ждала у дверей и осматривалась вокруг. Несмотря на очевидную бедность и пустоту, в комнате ощущалось стремление к опрятности и уюту, и благодаря этому она не выглядела совсем уж убого. Матрас, служивший кроватью, скрывался под чистой белой накидкой, а стопки бумаг на полу и на маленьком столе лежали в определенном порядке — хотя я и не понимала, в каком. Единственной деталью, выбивающейся из общей картины, было огромное полотно без рамы, пристроенное на дальней стене комнаты под странным углом (слишком большое, оно не помещалось на плоскости стены). Казалось, оно принадлежит иному миропорядку и было вовсе не к месту в этой жалкой комнате, будто великан, попавший в лачугу. Картина изображала короля Лира на пустоши, с воздетыми руками и мокрой от ливня бородой, бредущего средь бури, под расколовшей небеса молнией.
