Значит, одинокая жизнь, если она мне суждена, имеет и положительные стороны.
Вечером получила послание от сэра Чарльза. Надежный, как и его обещания, он выяснил, где живет сын Хейста (видимо, недалеко от места рождения Тернера, в Ковент-Гардене), и написал ему, предупредив о моем возможном появлении. Прежде чем лечь спать, я и сама ему напишу.
Суббота
Слишком многие двери, которые легко распахиваются для мужчин, закрыты для женщин. Так, насколько я помню, объяснила леди Истлейк свое нежелание заняться этим делом самостоятельно; и пусть я сегодня ничего толком не выяснила, по крайней мере, я убедилась в ее правоте. Выполняя стоявшую передо мной задачу, Уолтер потратил бы вполовину меньше времени и куда меньше усилий. Остается надеяться, что результат вознаградит затраченные труды.
Каули-стрит — узкая маленькая улочка к востоку от Сент-Мартина. Благодаря до странности ровной линии домов, она выглядит так, будто ее старались вытянуть в совершенно прямую линию, но затем насильно втиснули в отведенное для нее пространство. Большие окна, как и изящные окошечки над входными дверьми, свидетельствуют о том, что некогда это место было фешенебельным; однако его нынешняя нищета очевидна. Она проглядывает в облупившейся краске, проржавевших оградах и унылых окнах — многие из них, как я успела заметить, для тепла или от взглядов любопытных прохожих даже в середине дня скрывались за ставнями.
В квартире номер восемь звонка не имелось, а дверной молоток был таким истертым, что я с трудом смогла им воспользоваться, и произведенный им стук оказался не громче покашливания. Молодой человек, проходивший мимо (из-за шапки с козырьком и опрятного пальто с латунными пуговицами он показался мне служащим железнодорожной охраны), заметил мои затруднения и остановился:
— Могу ли я помочь вам, мисс?
— Спасибо.
Впрочем, и ему пришлось выдержать некоторую борьбу; но в конце концов он сумел нанести два звонких удара, которые потрясли ветхую дверь. Раскатившееся но дому эхо прозвучало так гулко, что мгновение я думала: сэр Чарльз ошибся и строение необитаемо; но затем мы услышали отдаленные шаги человека, спускающегося по не покрытой ковром лестнице.
Мой спаситель расценил это как сигнал, позволяющий ему удалиться. Я намеревалась предложить ему деньги, однако его учтивые и полные достоинства манеры наводили на мысль, что он помог мне, руководствуясь своим профессиональным долгом. Я вспомнила запрет давать чаевые железнодорожным служащим и побоялась ого обидеть. Вглядевшись в него, я убедилась в правильности своего решения, ибо не заметила ни надежды, ни разочарования, а только профессиональную удовлетворенность исполненным делом. Однако в этот момент дверь позади меня отворилась, и лицо молодого человека приобрело недоверчиво-изумленное выражение.
Обернувшись, я увидела в дверях человека лет пятидесяти. Безусловно, в его внешности таилось нечто необычное и тревожное. Он был не выше среднего роста, однако благодаря плотному, массивному торсу, который мог бы показаться неуклюжим, напоминал сильное и опасное животное. Это впечатление усиливалось черным пальто: изъеденное молью и очень тесное, оно едва выдерживало напор тела и, казалось, готово было лопнуть по швам. Он был почти полностью лысым, за исключением серебристых полосок мелкой щетины над ушами, а вены на его висках и шее сильно набухли, и можно было отчетливо видеть, как они пульсируют. «Кровь» — при взгляде на него именно это слово первым приходило на ум. Кровь переполняла его, словно насосавшуюся пиявку, и нельзя было удержаться и не подумать: уколите его слегка — и из-под раздувшейся кожи брызнет неиссякаемый кровавый поток.
— Мистер Хейст? — спросила я.
Он не ответил, но сердито на меня уставился.
— Я Мэриан Халкомб. Вы получили мое письмо?
Он посмотрел мимо меня.
— Кто это? — Его голос был громким, недовольным и неожиданно высоким.
Я обернулась. Молодой человек все еще стоял на улице, ожидая, конечно же, не денег, а возможности оказать мне дальнейшую помощь. Я и сама сомневалась, что помощь мне не понадобится, однако не могла войти в дом под охраной полицейского, поэтому кивнула и сказала:
