— Ты уже помогла мне. Можешь помочь еще больше. Напиши ему письмо.
— Обещайте, что не измените в нем ничего.
— Не могу обещать.
— Тогда обойдетесь;
— Обойдемся. Я напишу сам. У нас есть твои старые письма, и мы легко сможем подделать стиль. Это не проблема.
— Я хочу видеть его.
— Он получит первый отпуск в восемнадцать лет.
— Обещали в двенадцать.
— Мы изменили правила.
— Почему я должна помогать вам?
— Да не мне. Эндеру. И какое имеет значение, что одновременно ты оказываешь услугу нам?
— Да что такого страшного вы делаете с ним там, у себя, наверху?
— Милая моя Валентина, — усмехнулся Графф, — страшное для него еще не началось.
Эндер успел просмотреть первые четыре строчки письма, прежде чем сообразил, что оно пришло не от товарища по Боевой школе. Оно появилось, как все другие письма — когда он включил компьютер, на экране загорелось: «Почта ждет». Он прочел четыре строчки, потом остановился, заглянул в конец и нашел подпись. Вернулся к началу, а потом, свернувшись калачиком на койке, раз за разом перечитывал письмо:
Эндер!
До сих пор эти ублюдки просто не пропускали мои письма. Я писала тебе сотни раз, а ты, наверное, думал, что я тебя забыла. Но я писала. Я не забыла тебя. Я помню твой день рождения. Я помню про тебя все. Некоторые могут подумать, что теперь, когда ты стал солдатом, ты сделался жестоким и грубым, как морские пехотинцы на видео, что тебе нравится делать людям больно. Но я-то знаю, что это неправда. Ты совсем не похож на сам-знаешь-кого. Он теперь стал вести себя поприличнее, но в душе все та же сука трущобная. Может быть, ты кажешься злым, но меня тебе не обмануть. А я все та же, все еще гребу в старой каное.
Люблю тебя, Гусиные Губы.
Вэл.
Не надо писать ответ. Они его, наверное, сикоанализируют.
Конечно, письмо написано с полного одобрения учителей. Но, несомненно, написано Валентиной. Орфография слова «психоанализировать», эпитет «сука трущобная» по отношению к Питеру, употребление «каноэ» в женском роде и через «е» — все эти детские шутки могла знать только Валентина.
Вот только их было слишком много, словно кому-то надо, чтобы Эндер поверил в подлинность письма. К чему столько беспокойства, если письмо настоящее?
Но какое же оно настоящее? Даже если бы она написала его собственной кровью, это все равно была бы подделка, потому что они заставили ее это написать. Она писала и раньше, но учителя не отдавали ему письма. Те, наверное, были настоящие, а это — так, заказанное, еще одна попытка подергать за ниточки.
И отчаяние снова поглотило Эндера. Только теперь он знал его истоки, знал теперь, что именно ненавидит. Он не может управлять собственной жизнью. Они решали все. Ему оставили только игру, остальное — это учителя, их правила, планы, уроки, программа. Ему позволено лишь выбрать направление полета в боевой комнате. Единственной реальностью в этом сне была память о Валентине, о человеке, который полюбил его раньше, чем он, Эндер, начал играть, о существе, чья любовь не зависела от превратностей войны с жукерами, а они перетянули Валентину на свою сторону. Теперь она стала одной из них.
Он ненавидел их и все их игры. Ненавидел так, что даже заплакал, перечитывая пустое, заказанное письмо Валентины. Солдаты армии Фениксов заметили это и отвернулись. Эндер Виггин плачет? Это было странно и тревожно. Что-то страшное произошло сейчас в спальне. Лучший солдат Боевой школы лежит на своей койке и плачет! В комнате воцарилось глубокое молчание.
Эндер стер письмо с экрана, потом из оперативной памяти компьютера, потом вызвал Игру Воображения. Он не вполне понимал, почему ему так хочется играть немедленно, отчего он так торопится к концу мира, но он достиг его, нигде не останавливаясь по дороге. Только после прыжка с утеса, скользя на облаке над окрашенным в осенние цвета пасторальным миром, он понял, что разозлило его больше всего в письме Валентины. Слова о Питере. О том, что он, Эндер, не похож на брата. Слова, которые она так часто повторяла, успокаивая и утешая его, трясущегося от страха, ярости и ненависти после очередной выходки Питера. Ведь в этом и заключался смысл письма.
