— Да, — подтвердила Новинья.
— Но если все было так, почему вы, люди, обнаружив их тела на склоне, не пришли в лес и не убили всех нас? Почему вы не разожгли большой костер и не спалили в нем наших отцов и даже материнское дерево?
От края леса до них донесся исполненный скорби и тоски крик Листоеда.
— Если бы вы срубили одно из наших деревьев, — продолжал Человек, — если бы вы убили одно только дерево, мы пришли бы к вам ночью и убили бы всех и каждого из вас. И если бы кому-то из вас удалось уцелеть, мы послали бы братьев понести эту историю в другие племена, и никто из вас не покинул бы эту землю живым. Почему вы не уничтожили нас за убийство Пипо и Либо?
Внезапно за спиной Человека возник задыхающийся Мандачува. Он бросился на землю, протянув к Эндеру руки.
— Я резал его этими руками! — крикнул он. — Я пытался оказать ему честь и навсегда срубил его дерево!
— Нет, — ответил Эндер, взял руки Мандачувы в свои и сжал их, — вы оба считали, что спасаете жизнь другого. Он причинил тебе боль, а ты… ты убил его, но вы оба верили, что делаете друг другу добро. Этого достаточно. Теперь все будет иначе. Теперь мы знаем, что вы не стремились убивать. А вы знаете, что, когда в человека вонзается нож, он умирает навсегда. Это последнее условие соглашения, Человек. Вы не должны больше брать людей в третью жизнь, потому что мы не знаем, как туда попасть.
— Когда я расскажу про это женам, — сказал Человек, — вы услышите крик их горя, такой страшный, как звук ломающихся деревьев в бурю.
Он повернулся и встал перед Крикуньей, несколько минут что-то ей втолковывал. Потом возвратился к Эндеру.
— Теперь уходите.
— У нас еще нет договора.
— Мне нужно поговорить со всеми женами. Они не станут этого делать, пока вы стоите здесь, под сенью материнского дерева. Когда здесь чужие, они должны оберегать малышей. Стрела выведет вас из леса. Подождите меня на склоне, там, где Корнерой смотрит на ограду. Спите, если сможете. Я расскажу женам про договор и попытаюсь заставить их понять, что мы должны обходиться с другими племенами по-доброму, как вы поступили с нами.
Повинуясь порыву, Человек протянул руку и коснулся живота Эндера.
— Я даю еще одно обещание. Свое. Я буду всегда чтить тебя, но никогда не убью.
Эндер поднял руку и положил ее на теплый живот Человека. Шишечки были просто горячими.
— Я тоже буду чтить тебя.
— И если договор между твоим и моим племенем будет заключен, ты поможешь мне, возьмешь меня в третью жизнь? Позволишь мне расти и пить свет?
— Могу ли я сделать это быстро? Не тем медленным и мучительным пу…
— И превратить меня в одно из молчащих деревьев? Никогда не быть отцом? Никакой чести — только кормить своим соком грязных масиос да отдавать древесину братьям, когда они станут петь мне?
— А разве нет кого-нибудь еще, кто мог бы сделать это? — спросил Эндер. — Разве кто-нибудь из братьев, знающий ваш путь жизни и смерти, не может заменить меня?
— Ты ничего не понимаешь, — покачал головой Человек. — Вот так все племя узнает, что была сказана правда. Либо я беру тебя в третью жизнь, либо ты даешь ее мне, либо договор остается неподписанным. Я не стану убивать тебя, Голос, а нам обоим нужно это соглашение.
— Я согласен.
Человек кивнул, отвел руку и направился к Крикунье.
— О Деус, — прошептала Кванда. — Как же у вас поднимется рука?
Эндер не ответил ей. Он просто шел через лес, следом за Стрелой, и внимательно смотрел под ноги. Новинья отдала проводнику свой фонарик, и Стрела баловался с ним, как ребенок: то расширял, то сужал луч света, любовался огромными страшными тенями, которые отбрасывали деревья и кусты. И вообще был счастлив. Эндер никогда не видел такого веселого свинкса.
А за спиной они слышали голоса жен, страшную, горькую какофонию. Человек рассказал им правду о Пипо и Либо, о том, что они умерли настоящей смертью, чтобы не делать с Мандачувой и Листоедом то, что им казалось убийством. Только когда они отошли достаточно далеко и рыдания жен стали слышны хуже, чем звуки шагов и вой ветра в листве, люди осмелились заговорить.
— Это была месса по душе моего отца, — сказала Кванда.
