— Ты прекрасно знаешь, что он не виноват, — снова всхлипнула Лида.
— Ну, милая моя… — Котенев нервно хрустнул пальцами. — Есть, в конце концов, всему предел. Торговать из-под полы валютой, когда это строго запрещено законом? Практически украсть и потом перепродавать такому же жулику и преступнику, только несколько другой породы?
— Миша, как ты можешь?!
— Ну, я Миша, я. — Обойдя вокруг стола Котенев поглядел в лицо жены злыми глазами. Пусть это будет последняя капля! Может быть, потом станет легче напрочь разорвать все наболевшее и еще тянущее его сюда. — Ну, я Миша, и что? Твой братец опозорил всю семью. Надеюсь, ты хоть это понимаешь? У меня близкий родственник сидит в тюрьме! У меня! Ты вообще соображаешь что-нибудь или нет? Только и можешь доставать меня своими просьбами, трепать нервы, бесконечно заводить одни и те же разговоры…
— Ну, Миша! — Она умоляюще прижала руки к груди.
— Нет, ты понимаешь? — не унимался Котенев, опершись кулаками о крышку стола. — Я должен трепать свое честное имя, ставить его рядом с именем преступника, чтобы все узнали, что творится в нашей семье? Ты хочешь, чтобы за моей спиной шептались и тыкали пальцем: вон пошел родственник преступника?
— Не смей так говорить о моем брате, — вскинула голову Лида. — Он не преступник.
— Да? А кто же? — издевательски переспросил Михаил Павлович.
— Он несчастный человек.
— Вот как? Бедненький, несчастненький. Ничего себе!
Михаил Павлович хотел разразиться новой обличительной тирадой, а потом уйти в спальню, давая понять, что разговор закончен и нет смысла начинать его вновь, но раздался мелодичный сигнал дверного звонка.
— Кого там черти несут? — зло бросил Котенев, выходя в прихожую.
Лида вытерла ладонью слезы на щеках и, встав, открыла настенный шкафчик. Достав бутылочку валокордина и рюмку, напряженно шевеля губами, начала отсчитывать капли…
В прихожей гулко хлопнула входная дверь, и вскоре на кухню вошел взбешенный Михаил Павлович.
— Черт знает что! Представляешь, приперся слесарь. Я ему говорю, что не вызывали, а он мне талдычит, что ему диспетчер из эржэу сказала о протечке в нашей квартире. Когда действительно течет, их днем с огнем не отыщешь, чуть не через исполком вызывать приходится, а тут, когда совершенно не нужны, пожалуйста, сами приходят. И еще попросил денег.
— За что? — вымученно улыбнулась Лида.
— А-а, — отмахнулся Котенев, — говорит, в магазине чего-то выбросили, а ему родне в деревне купить надо. Лимита проклятая!
Он начал опять расхаживать по кухне, шаркая тапочками и нежно массируя левую сторону груди кончиками пальцев. Все один к одному — дурацкий разговор, слезы жены, идиот слесарь. Не зря сегодня так не хотелось ехать домой — предчувствие, что ли, было? И как-то противно-тревожно на душе, словно ждешь еще чего-то очень неприятного, но пока не можешь толком понять, откуда эта неприятность на тебя свалится. Впрочем, такова наша жизнь — скупые проблески относительного благополучия среди целого моря проблем.
— Пойми, Лида, — продолжая держаться за сердце, сказал Михаил Павлович, — я не могу поставить себя в ложное положение, не имею права. В конце концов, я занимаю весьма ответственную должность. Нельзя рисковать сейчас, когда постоянно болтают о сокращениях аппарата, сливают, переливают, разукомплектовывают и никак не могут успокоиться.
— Миша, но я же… — начала Лида, но муж, в протестующем жесте вытянув вперед руку, неожиданно визгливым голосом закричал:
— Я запрещаю тебе говорить об этом! Запрещаю!
Лицо у него побагровело, жилы на шее вздулись, как веревки, глаза бешено выпучились. Охнув, он схватился за сердце и, сделав неверный шаг, тяжело опустился на шаткую кухонную табуретку, хватая ртом воздух, как вытащенная на берег рыба.
Лида вскочила, поддержав Михаила Павловича, помогла ему привалиться спиной к стене, судорожно начала расстегивать пуговицы на пижамной куртке, испуганно приговаривая:
— Мишенька, ну что ты… Сейчас, потерпи маленько… Полуприкрыв глаза, Котенев наблюдал за ней — нужный эффект достигнут, она уже испугана, больше не будет приставать, а он окажется в положении любимого, избалованного ребенка, которому на некоторое время будет позволено практически все.
