Вспомнив о рюмке с валокордином, Лида метнулась к столу, схватила ее, сунула в руки мужу:
— Выпей, Миша, это лекарство…
— Потом. — Он слабым жестом поставил рюмочку на стол.
Упершись затылком в стену, Михаил Павлович сделал на лице страдальческое выражение и томно прикрыл глаза: надо закрепить достигнутый успех.
В прихожей снова раздался призывный мелодичный перезвон. Котенев приоткрыл один глаз:
— Опять этот идиот слесарь? Не открывай, — удержал он хотевшую пойти в прихожую жену.
Минуту-другую было тихо, потом опять настойчиво позвонили.
— Я открою? — запахивая полы длинного дорогого халата, тихо спросила Лида. — А ты выпей валокордин. Слышишь?
— Слышу, — не открывая глаз, откликнулся Михаил Павлович, — дай этому идиоту денег, и пусть убирается.
— Хорошо, я сейчас, ты только не волнуйся, ради бога.
Лида побежала в спальню, схватила кошелек и, зажав его в кулачке, пошла открывать.
Котенев привстал, взял со стола рюмку с валокордином и поднес к носу. Брезгливо сморщившись, выплеснул лекарство в мойку.
Споласкивая рюмочку, он слышал, как жена возится в прихожей с замками и о чем-то переговаривается с дураком слесарем, стоявшим по ту сторону двери. В том, что это именно он — их незабвенный Федотыч, зимой и летом обутый в кирзовые сапоги, насквозь пропахший ржавым железом, сточной водой и дешевым вином, — Михаил Павлович нисколько не сомневался. Федотычу было лет тридцать пять, он прилично выпивал и, найдя себе «дойную коровку» в лице кого-либо из жильцов огромного дома, начинал злоупотреблять посещениями. При этом он клялся и божился, что с получки долг обязательно вернет, но еще не было случая, чтобы возвращал.
Открыв дверцы бара, Котенев достал початую бутылку коньяка и, вытащив пробку зубами — крепко засадил в прошлый раз, ногти обломаешь, пока вытянешь, а выпить после нервотрепки охота, — налил в рюмочку. Аккуратно убрав бутылку, он прикрыл бар и взял полную рюмочку в руки. Услышав шаги, недоуменно оглянулся.
На пороге кухни, прижав руки к горлу, словно ей никак не протолкнуть в себя ни глотка воздуха, стояла бледная Лида. Из-за ее плеча выглядывал совершенно незнакомый человек.
— Что такое? — сердито спросил Михаил Павлович.
— К нам с обыском пришли, — непослушными губами едва смогла вымолвить жена.
Тонкая хрустальная рюмочка неслышно выскользнула из ослабевших пальцев Михаила Павловича и, ударившись об пол, разлетелась на множество мелких кусков, оставив у ног Котенева, обутых в фирменные домашние тапочки, осколки хрусталя и маленькую, остро пахнущую лужицу марочного коньяка…
Встретились в кабинетике одного из кооперативных кафе — уютный маленький зал, тихая музыка, никого из чужих. Директор, он же председатель кооператива, свой человек, будет молчать о встрече больших боссов.
Когда Михаил Павлович вошел в кабинет-зал, Лушин уже был там — перед ним стояла откупоренная бутылка коньяка, закуски. Лицо Александра Петровича лоснилось от пота, галстук он положил на свободный стул и расстегнул рубаху на груди. Приветственно помахав рукой Котеневу, он указал ему на кресло рядом:
— Садись. Я тут пока предаюсь чревоугодию. Выпьешь?
— Лишнее, — чуть поморщился Котенев, — по делу собрались, а не коньяк лакать. Попроси лучше кофе, я сегодня спал плохо.
— Грехи не дают? — хихикнул Лушин.
— Грехи, Саша, грехи, — усмехнулся Михаил Павлович. — Это ты у нас примерный, даже жене помогаешь по хозяйству. Не отпирайся, я вчера мимо твоего дома ехал, видел, как ты бельишко на балкончике старательно развешивал. Где Рафаил?
— Сейчас будет, — подцепляя вилкой розовый ломтик семги, меланхолично откликнулся Лушин. — Ты лучше скажи, чего еще приключилось?
— Расскажу, — мрачно пообещал Котенев, — для того и звал.
Помолчали. Михаил Павлович закурил и рассматривал ногти на руках, а Лушин усердно ел, тяжело ворочая челюстями.
— У меня это с детства, — с набитым ртом пояснил он, — как нервничаю, так обязательно жрать тянет и остановиться не могу. Ага, вот и Рафик.
Хомчик запер за собой дверь зала и поздоровался за руку сначала с Котеневым, а потом с Лушиным.
— Задерживаешься, Рафаил, — наливая ему в рюмку конь як, буркнул Александр Петрович.
