Тяжело вздохнув — как-то безотрадно все это, когда душит, не давая продохнуть, дефицит во всем, даже в памяти, — Купцов свернул в сторону от шумной Таганской площади. Отыскав старый кинотеатр, предъявил пожилой билетерше удостоверение и, уверив ее, что он не собирается смотреть в зале фильм, прошел через фойе к неприметной двери, ведущей в подвал. На ней красовалась облупившаяся табличка «Посторонним вход воспрещен». Рядом — эмблема мужского туалета, который можно найти с закрытыми глазами, только по запаху.
Толкнув дверь с табличкой, Купцов убедился, что она не заперта. Шагнув за порог, он начал спускаться вниз, в сырую темноту подвала. Ступени лестницы были выбитые, щербатые, а сбоку тянулась отполированная множеством ладоней водопроводная труба, укрепленная на вбитых в некрашеную стену крюках и должная заменить перила.
Внизу, на крохотной площадке, оказалась еще одна дверь, сквозь щели которой пробивался слабый мигающий свет. Открыв ее, Иван очутился в полумраке, разорванном светом проектора. Нескладный, заросший до глаз волосами человек копошился около афиши, усердно малюя на ней огромной кистью.
— Кто там? — недовольно обернулся лохматый, пытаясь разглядеть незваного гостя.
— Это я, Буня, — проходя в комнату, откликнулся Иван.
— Никак гражданин Купцов? — выключая проектор и зажигая верхний свет, ошарашенно пробормотал Буня. — Призрак отца Гамлета… Вас же, говорили, услали куда-то из Белокаменной? Неужто вернулись? Или у меня мальчики кровавые в глазах?
Хозяин мастерской смахнул со стула грязные кисточки, постелил на него свежую газету и широким жестом предложил гостю присесть, а сам отошел к недоконченной афише, на которой уже просматривались контуры грубого мужского лица.
— Нет, — присаживаясь на предложенный стул, улыбнулся Купцов, — я не призрак. Можешь пощупать. Принимаешь гостя?
— Ну, смотря какого, — буркнул хозяин, доставая недопитую бутылку пива. Обтерев ее горлышко ладонью, он сделал добрый глоток.
— А ты, стало быть, окончательно порвал с «системой» и на трассу больше ни ногой? — осматривая мастерскую, протянул Иван. — Решил вернуться к старому ремеслу?
— Так и вы свое ремесло не забываете, — усмехнулся Буня. — Нашли вот.
— Сыск не ремесло, — назидательно заметил Купцов. — Сыск — это искусство.
— Пива хотите? — не зная, чем занять руки, и скрывая охватившее его беспокойство, предложил хозяин.
Неожиданное появление Купцова, которого он надеялся более никогда в своей жизни не видеть, выбило Буню из колеи. Как он радовался, узнав, что Ивана перевели из Москвы в далекий город и, как поговаривали, навсегда. Есть Бог на небесах, есть, услышал Он молитвы бедного Буни и услал въедливого сыщика подальше. Нет, Иван Николаевич, конечно, не в пример многим милицейским: особо не матерится, руки не распускает, разговаривает вежливо, тюрягой попусту не грозит да и мелкими делишками не занимается. Серьезный мужчина, однако с юмором и в себе уверенный, понимающий других людей. Но уж больно тяжелый, как стотонный пресс, — давит и давит, вроде бы мягко так, внешне незлобиво, — а не вздохнуть и не вырваться. И вот сейчас опять появился! Зачем ему бедный Буня, что там у сыщика приключилось?
— Спасибо, — отказался Купцов, — или ты забыл, что я не употребляю?
— Нет, почему. — Буня никак не мог нащупать в разговоре верный тон, а грубить не хотелось: кто его знает, как все дальше повернется? — Помню. Вы счастливый, воля есть, а я вот балуюсь… Сразу хочу сказать, — решился он, не желая более тянуть, — предупредить хочу. Нет больше Буни, кончился совсем. Остался гражданин Носов Николай Кузьмич, вернее, товарищ Носов. Вот так… Я теперь, дорогой гражданин Купцов, полностью чистый перед вами, работаю, как видите.
— Вижу, — согласился Иван, доставая сигареты. — У тебя курят? Ну и как, нравится?
— Чего? — подозрительно уставился на него хозяин мастерской. С этим милиционером никогда не знаешь, какого подвоха ждать. Поэтому стоит ухо держать востро.
— Работать, — пояснил Иван.
— А-а, — облегченно протянул Носов. — Ничего… Правда, платят маловато, но я еще подрабатываю Главное — мастерская есть, писать можно. Это все так, ерундовина, — он пренебрежительно кивнул на незаконченную афишу, от которой шел густой запах свежей краски, — баловство для заработка.
