Неудачливый учитель, видя разрыв между догмами воспитания и суждениями, которые складываются у школьников внушениями жизни, пробует обойти эту трудность, узаконивая лицемерие: «Мне не важно, что ты чувствуешь, мне важно, как ты себя ведешь» или: «Мне не важно, что ты думаешь, мне важно, что ты напишешь в своем сочинении». Так дети понуждаются к изъявлению гуманных или патриотических чувств, которых не испытали, и за это принуждение к фальши вдвойне начинают ненавидеть своих наставников.
Может быть, больше, чем другие педагоги, Бел Кауфман понимает теперь, что дело не в мастерстве изложения программы, а в том, что школьные уроки далеко разошлись с уроками жизни.
Русскому читателю приятно узнать, что искорки интереса внезапно зажигаются в глазах ее учеников, когда выясняется, что их учительница говорит по-русски. Но, увы, зажигаются и тут же гаснут.
Читая очерк Бел Кауфман, читатель невольно задумается не только о нынешнем состоянии американской школы, но и о моральном тонусе всего общества. Положение школы может служить достаточно точным его индикатором и отражать к тому же его перспективы, поскольку речь идет о воспитании новых поколений сограждан. Отчего же стрелка этого барометра общественной погоды так резко качнулась в сторону?
Расовые конфликты, атмосфера конкуренции и вражды, политический терроризм, тяжелое моральное наследство неудач в неправой войне при звоне официального патриотизма — все это поселило в заметной части молодого населения Америки недоверие и презрение к поколению «отцов». Существовавшее из века уважение к старшим, к их опыту и пониманию жизни стало заметно падать. Возрасты стремительно сблизились. Одни из подростков стали слишком рано во всем походить на взрослых, другие — инстинктивно отстаивать свое детство, вплоть до отчаянной мольбы мальчишки наших дней: «Мама, я не хочу расти, не хочу быть большим».
Вместе с барьером возрастов рушатся и барьеры педагогики: слабеет авторитет учителей, если он не основан на их личном нравственном достоинстве. «Внешний мир привнесли внутрь школы», — огорчается Бел Кауфман. Но если мир взрослых делает то, что он делает, чего можно ждать от школьника?
В буйном поведении класса, с которым столкнулась Бел Кауфман и которого она испугалась, распущенность, грубость, жестокость — не что иное, как подражание жизни взрослых, желание опрокинуть прописи «воспитания». С другой же стороны — инстинктивный молодой протест против старших, когда хочется им насолить, раздосадовать, показать когти. «Юность — это возмездие» (Блок), и старшему поколению благомыслящих американцев не следует обращать свое негодование вовне: сами виноваты.
Бел Кауфман стоит в растерянности перед результатами своего опыта и не решается договорить до конца то, что неизбежно вытекает из него. Она — среди обломков старой педагогики, всемогущего фетиша автономного «воспитания». Порван ее контакт с учащимися, наладить его прежними средствами невозможно, и тогда остается одно: бесплодно негодовать на этих юных хулиганов, как всегда и поступают растерявшиеся Песталоцци.
Что делать? Как изменить американские школы? Кто-то из воспитанников Бел Кауфман отвечает: сжечь их. «Может, они правы», — меланхолически соглашается Бел Кауфман. Это уже настоящая капитуляция, позорная сдача, белый флаг над крепостью педагогики. Кризис идеи «воспитания» как автономного, внутришкольного дела кажется талантливому педагогу кризисом всей наследуемой культуры вообще.
Вряд ли, конечно, это выход — сжечь постылые казенные школы. Культура не возникает на голом месте, она всегда питается традицией, и здесь еще меньше, чем в других областях человеческой деятельности, подходит правило: чем хуже — тем лучше. Нет, чем хуже, тем хуже — и только. Хуже даже тогда, когда хуже, кажется, быть не может.
Только крайняя растерянность и разочарование могут привести к потаканию анархическому, леворадикальному разрушению культуры. Наивно ждать, что на выжженной, голой земле вырастет добрый плод. Даже в антагонистическом обществе культура не может быть сведена к казенщине и буржуазности; она всегда концентрирует в себе лучшее в человеческом опыте, в практике старших поколений, столетиями привередливо отбирает его крупицы, чтобы передать в готовом виде младшим, дабы им не пришлось заново проходить весь путь.
