— Волки нападают со спины.
— Мне ты важнее.
— Берислава, — он хмуро, устало вздыхает, до предела застегнув свою куртку. Никогда такого не было. Ему все еще холодно. — Что за игры? Если так хочешь сопротивления, ночью я тебя прямо отсюда унесу в спальню.
— Будь здравым, Сигмундур. Хоть раз. Ты не дойдешь до базы.
— Ты меня недооцениваешь…
— Я за тебя боюсь, — она не чурается этого, не замалчивает. Говорит глаза в глаза, твердым тоном, с горящим взглядом, — ради меня, останься дома. Хоть на день.
— Я был неделю… препирательства все равно ничего не дадут. Уйди с дороги, — еще пять минут, и он точно опоздает. А Рагнар, и так за вчерашнего кита обглодавший ему все кости, обязательно на этом отыграется.
Отчасти, это причина его столь ярого упрямства. Капитан не должен усомниться. Капитан все равно в проигрыше. Последнее слово за Сигмундуром.
Берислава неровно выдыхает.
— Отшвырни меня.
Своими маленькими ладошками, детскими почти, с мертвой хваткой цепляется за дверной косяк. Раздвигает ноги, его перекрывая. Игнорирует жуткую дрожь, что терзает тело в пижаме, когда стоит почти на улице в такой мороз. На волосы цвета красного дерева налипает снег. Синеют губы.
Китобой, по-своему восхищенный ее решимостью, сегодня все же намерен побороться.
Он мрачно усмехается, прищурившись, и протягивает к Бериславе обе руки.
Она пугается, побледнев, но не отступает. Просто кусает губы.
— Я не сделаю больно, — тихо клянется он, ужаленный ее проклюнувшейся боязнью.
Мужчина, разумеется, не намерен ее «отшвыривать» или же насилу отдирать с прежнего места. Он трепетно, но крепко обвивает ее талию… зарывается лицом в волосы… привлекает замершее тело к себе… и поднимает.
Догадавшись, что делает, Берислава брыкается. Со всей своей силой, не больше, чем у кошки, толкает его в грудь. Назад. В дом.
— НЕ ПУЩУ!
И в ужасе вскрикивает, подавившись воздухом, когда прием срабатывает. Сигмундур, отступив и пошатнувшись, падает на спину.
Прибегает щенок, визжит…
Хлопает дверь, свистят снежинки…
Совсем бледная, перепуганная, она кидается к нему. Наверняка больно ударяется коленями о пол.
— Прости, прости, прости!.. — не зная, как лучше извиниться, легонько, ласково прикасается к плечу, груди, шее, — ты как, Сигмундур? Я не хотела… я думала, я не смогу!..
Ошарашенный, потерянный в пространстве, что внезапно закружилось хороводом таких же цветных снежинок, мужчина мрачно оглядывается вокруг.
Что это было?
Она никогда бы не смогла его повалить. Его никто не может повалить. Никто никогда не мог после детства…
Берислава явно не обрела торовскую мощь — а нужна не меньше.
— Ты и не смогла, — бурчит он. Вымученно девочке улыбается. — У меня закружилась голова.
Тяжело сглотнув, она гладит его щеку. С небывалой нежностью.
— Видишь, все против, даже твой организм.
А потом, поддавшись эмоциям, вытерев две скупые слезные дорожки, она китобоя обнимает. Со всей женской мягкостью, теплотой и силой. Куда более серьезной, нежели физическая. Эмоциональной.
— Ладно уж, — Сигмундур садится, увлекая девушку за собой. Поглаживает ее красивую спину, длинные волосы, — твоя взяла, Берислава. Будем целый день спать.
Сквозь прорезавшиеся слезы она, такая счастливая, по-девчоночьи хихикает.
Горячо целует его лоб.
* * *
В новинку для китобоя в этой жизни были всего несколько вещей: желание оберегать, приятность присутствия близкого человека и болезнь рядом с тем, кому не все равно.
И все три составляющих своего недлинного списка изумлений он познает вместе с Бериславой.
В этот сумасшедший четверг она его. Целиком и полностью, со всем, что есть, со всем, что может дать.
Никогда прежде столь внимательна, осторожна и заботлива Берислава с ним не была. Он не жалеет, что отменил работу на сегодня. Такое отношение того стоило.
Сигмундур, удобно устроившись в постели, на мягкой подушке и среди свежевыстиранных простыней, впитывает все это… и не старается пока задуматься, хорошо подобное или нет, правильно ли. Ночью его одолевали сомнения, ночью ему казалось, что Берислава забирает всю его мужественность… но как же, черт подери, приятно, когда она так печется. Когда она рядом.
