— Ты говорила, отец увез тебя.
— Да. Мама, она… уехала. У нее были другие планы.
— Уехала от тебя?
— Я более-менее была нужна папе и дяде, Сигмундур. Они меня вырастили. Но потом затребовали за это слишком много… я не смогла заплатить такой цены. Они хотели, чтобы я была ими. И воплощала их мечты.
Замолчав, Берислава прикрывает глаза, легонько поцеловав его плечо. Трется о кожу носом, будто прогоняя ненужные эмоции.
Она откровенна с ним. Китобой чувствует, хоть и против его собственных это правил, необходимость поделиться чем-то сокровенным в ответ. Доказать, что важна ему.
— У тебя они хотя бы были… — совсем тихо произносит он.
Девушка внимательно слушает. Поднимает голову.
— Родители? А у тебя?..
— Лучше бы не было, — неприятное жжение в груди, сколько бы лет ни проходило, стоит затронуть эту тему, Сигмундура злит. Он желает быть краток. — Они меня бросили. Кажется, лет в семь?.. Не знаю. Не помню. Просто исчезли из города.
Берислава пораженно выдыхает.
— Бросили?..
— Людей много, я вырос, как видишь, вполне нормальным, — он закатывает глаза, не желая видеть и слышать той жалости, что ваттами исходит от девочки в его объятьях, — просто такова жизнь. Не всех хотят видеть рядом.
— И ты не хочешь… — она словно бы что-то понимает, определяет для себя, — поэтому Гренландия?
— Не очень хочу, тем более, в Гренландии я нашел свою тишину, — наступив себе же на горло этим признанием, мужчина кивает, — люди в большинстве своем такие, Берислава. Исключение, скорее, ты… и такие, как ты.
Она не переспрашивает, не требует подробностей. Просто крепче его обнимает. Закидывает свою ногу на теплое, широкое бедро, кладет голову у ключицы.
— Ты замечательный.
— Замечательный убийца китов, — бурчит он.
— Нет, — хмыкнув, Берислава все же оборачивается к его лицу. Нежно-нежно, как будто действительно сейчас растает, целует в губы. Снова. Ее рука, пробираясь к волосам, играет с его прядкой, поглаживает бороду. — Замечательный Сигмундур.
Китобой запрокидывает голову, делая вид, что посмеивается над таким заявлением, но на самом деле он тронут. И потому стремится отвести взгляд.
Он, как впервые, совершенно запретно, саднит от соленой влаги.
* * *
Они здесь.
Все.
Всегда.
С розовыми хвостиками.
С розовыми лапками.
С серо-розовым носом и подрагивающими прозрачными усами.
Они бегут… вслушиваясь, внюхиваясь, бегут… их слышно из-за коготков по полу, их слышно потому, что за столько времени он научился их чувствовать.
Одна. Две. Три.
Сегодня — три. Сегодня — мало.
Он хочет закричать, но не может. Нет смысла кричать — они не боятся. И света уже не боятся. И вообще ничего они не боятся, потому что короли здесь. Их это царство.
Бегут. Нюхают. Ищут.
…Находят.
Завернувшись в кусок плотной материи, уткнувшись в нее лицом, он никак себя не выдает. Не заметят? Оббегут? Уйдут…
Он помнит, как было в тот день. Помнит, как они, столь маленькие, но столь целенаправленные, подбирались к лицу… к пальцам… задевали шерстинками кожу, вызывали дрожь.
А помешать им никто не мог. Он сам не мог.
Они совершенно спокойно его глодали…
Коготки скребут по материи. Носик дергается, оголяя зубки.
Самый смелый из них, цепляясь за ткань, ползет вверх…
— НЕТ!
Рявкнув так, что дрожат стекла в окнах, кажется, замирает снег за окном и попросту вздрагивает вся постель, Сигмундур резко садится на простынях. Часто, сбито дышит, истинно задыхаясь, с яростью сбрасывая с себя невидимых вредителей. От безысходности, от страха ему хочется взвыть.
Открывается прикрытая дверь, слышит стук босых пяток об пол. Язычки пламени взметываются в тусклом свете, притягивают взгляд.
И лицо Бериславы, такое красивое, но такое взволнованное, мелькает перед глазами.
Она, потрясывая его плечи, поглаживая их, зовет китобоя по имени. Спрашивает, что случилось. Спрашивает, в чем его беда.
— МЫШИ, — не в силах сдерживаться, выплевывает тот. С ненавистью. С яростью. С первобытным ужасом.
Отвратительно-безвольно, с рыком притянув девушку к себе, прижимает к себе ее голову, тело. Облизывая губы и то и дело задевая волосы, плачет… как ребенок.
— Тише-тише, Сигмундур, тише, — ошарашенная, но скрывающая свой испуг за лаской, Берислава так крепко и так тепло обнимает его, целует, что неровно бьется сердце, — все в порядке. Это дурной сон. Самый дурной. Но он кончился.
