Для нее это не становится чем-то вопиющим. Она не понимает. Зато забывает про волков, уж точно на них не реагируя.
Наоборот, как существо верное и заботливое, преданное, выпутывается из своей части одеяла, накидывая ее ему на плечи. Гладит уже через ткань.
— Я сейчас принесу градусник.
Китобой едва успевает перехватить ее руку.
— Не надо.
— Почему не надо? — Берислава оглядывается на него в темноте непонятливым взглядом. Она уже полностью проснулась.
— Не надо, — кое-как сглотнув, морщится он. Уже не уверен, что может встать сам. Ни в чем не уверен.
Пламя на двери вдруг оживает, опалив свои жаром, а его самый длинный и острый огонек, самый юркий, метким копьем ударяет под ребра. Справа.
— Сигмундур, не глупи, — девчонка поднимается. Уже, откинув с лица свои длинные, разметавшиеся ото сна волосы, намерена идти в ванную. Она знает, что градусник нужно искать на самодельной полке над умывальником, сверху. И что он ртутный, как в ее детстве.
— Ведро…
— Что?
— ВЕДРО! — второй раз рявкает китобой, склонившись к боку постели. — Быстрее…
Берислава, ошарашенно выдохнув, оглядывается по сторонам. В замешательстве, она искренне не знает, где взять то, о чем просят. Хоть уже и догадывается, почему.
Сигмундур сдерживает себя из последних сил. Желудок сжимается в спазме, отказываясь повиноваться, горькая волна желчи поднимается по пищеводу. И чертов недостаток воздуха…
— Держи.
Китобой не уточняет, что перед ним. Он в принципе не в состоянии это сделать. Просто заслышав такие желанные слова, отпускает себя, свесившись с края постели, и сжимает каменными пальцами деревянную основу мебели. Не щадит ее.
Его рвет двумя долгими позывами, успевающими выкачать весь кислород, какой только есть в легких, и не дающими пополнить его запасы. С отвратительным звуком, от одного существования которого уже сложно унять рвоту, он заходит на второй круг.
— Ничего, ничего, — бормочет Берислава, придерживая его волосы, что давно пора обрить, когда медленно, слишком медленно, с трудом разжав пальцы, снова садится на простынях. Она, к его неожиданности, чересчур близко. Из ниоткуда взявшимся краешком жесткого полотенца вытирает его рот. — Это сейчас кончится. Все кончится.
Приметив боковым зрением, что в качестве «ведра» девушка подсунула ему единственный таз в доме — для стирки и, как потом выяснилось, обтираний — Сигмундур морщится. Как его отмыть-то?..
— Вдохни поглубже и выдохни, — советует Берислава, убирает пряди со взмокшего лица, — я принесу воды.
Китобой ее не слушает.
Он снова, подползая к краю постели, свешивается вниз.
…Этот спектакль с участием одного актера длится целых три раза. Он уже перестает верить, что наступит конец.
Но то ли Берислава видит истину, то ли уже даже у желудка мужчины нет никаких сил, но рвотные позывы ослабевают, а спазм утихает.
Все еще дрожащий Сигмундур буквально накидывается на свою подушку, вжавшись в нее лицом.
Его одеяло сбилось, сползло. Кожа, влажная после кошмара и развернувшегося действа, липка от пота.
Девочка просительно гладит его плечо.
— Тебе нужно попить воды.
— Тогда все сначала… — он почти стонет. Так мучительно, что сам пугается.
— Но и легче иначе не станет, — упрямая, наверняка качает головой, — ну же, Сигмундур. Два глотка.
Оборачивается к ней. Привстает на локтях. Смотрит — глаза в глаза. Но, не пугаясь, взгляда она не отводит.
Порадовавшись его согласию, добровольно-принудительному, пусть и выраженному безмолвно, Берислава легонько целует бледное плечо.
— Молодец.
Накрывает китобоя одеялом, ловко разровняв его, помогает прогнать дрожь. Встает-таки за злосчастным термометром.
— Я принесу градусник.
Сигмундура раздражает и злит вся эта ситуация. Вся, целиком и полностью, без исключений. Она не должна просыпаться из-за него ночами, не должна терпеть все это, видеть… это не по-мужски, это даже не по-человечески.
Как прозаично — он боялся оттолкнуть китовой вонью. Все стало проще — блевотой оттолкнет.
А потому он искренне противится, как бы не было херово. Китобой не намерен измерять температуру. Ему, грозно занявшему оборону на постели, подобное просто претит.
