— Спасибо, — когда он быстро забирает тарелку, намереваясь отнести на кухню, бормочет она.
— Просто бутерброды.
— За то, что спас меня, — уточняет, — от волка… и вообще…
— Не ходи в лес, — не готовый сейчас принимать ее благодарности, китобой отвечает достаточно резко — как всегда, — лучше спи.
А потом встает и уносит-таки эту тарелку на кухню. Алый от стыда.
Днем, пока девушка спит, у него появляется возможность подумать о своем поведении, словах и просто том, что происходит. Наконец по-настоящему, твердо, как полагается. Много, долго и с полагающимися рассуждениями.
Сигмундур варит большую кружку кофе с коньяком, достает еще один сэндвич из холодильника, и садится на диван Ингрид, глядя прямо перед собой — так лучше концентрируются мысли.
Но к тому моменту, как из спальни испуганный женский голос, сорвавшись на выкрик, зовет его, к четкому выводу прийти не удается.
…Бериславе снится плохой сон.
Она, вдруг ни с того ни с сего начиная плакать, по-детски отчаянно смотрит на него, ища поддержки. Ворочается в такой большой для себя кровати.
— Платиновый… с острыми… острые!.. И глаза… огоньки!.. Не люблю огоньки!..
Сигмундур лишь через полминуты понимает, о ком идет речь.
— Нет волков, — убеждает он, вдруг заговорив добрым, доверительным тоном, — они в лесу.
— И я в лесу… — Берислава, захлебываясь, плачет уже не только от кошмара, но и от саднящего горла. Ее ладошка накрывает его собой.
— Неправда. Ты здесь.
— Где здесь? — она оглядывается так, будто впервые видит это место. Дрожит.
— Со мной, — избрав такой ответ наиболее полным, решается Сигмундур. И, что считал раньше блажью, отдает девушке свою руку, возле которой ее пальцы, не решаясь коснуться, уже потирают простыни.
На коже ощущаются следы слез и прерывистые вздохи. Как маленький котенок, Берислава утягивает его ладонь к себе, скручиваясь возле нее, и пытается побороть истерику, вызванную кошмаром.
— Спи, — китобой переходит на шепот, придвинувшись к девочке ближе. Неуверенный, что так правильно, но не имеющий иных вариантов, кладет руку на ее красивые волосы. Гладит их. — Спи, Берислава.
Она с благодарностью, хоть и прерывисто, выдыхает.
Крепче перехватывает его руку, словно сейчас отберет. Прижимается всем телом к ней.
И через какое-то время правда засыпает.
А Сигмундур, наклоняясь к ее лицу, с нежностью произносит то, что должен был сказать уже давно, но на что у могучего китобоя всегда не хватало сил:
— Прости меня…
* * *
С этого дня их жизнь пошла по новой стезе.
Сигмундур, прежде и в страшном сне не способный представить, каково это, жить с кем-то и о ком-то заботиться, теперь наслаждался каждым днем. Он открывал новые грани в себе, своем характере, даже своем доме… и не хотел от этого отказываться.
Изначально они с Бериславой условились, что она пробудет здесь еще неделю, до полного выздоровления. И оба с этим согласились, далеко не загадывая. Но позже, конечно же, сроки пришлось корректировать.
Китобой не возвращался на корабль все эти семь дней. Оставить столь хрупкую девушку, еще и больную, в такой глуши и одну, казалось ему совершенно не здравым решением.
Он отлучился раз — в магазин ближайшей деревни, где необходимо было пополнить запас продуктов. Запер Бериславу в доме, велел никуда не выходить и ничего не делать. Он должен был вернуться через три часа, а вернулся через четыре — из-за снега.
И застал ее, сидящую в неярком свете торшера, перед камином. С обожженной рукой.
— Я пыталась растопить… ну, холодно же… — сбито от слез объяснялась она, виновато глядя в его черные глаза, пока с мужской щедростью сыпал на ожоги соду, — и ты наверняка замерз…
— Лучше ничего не трогай, — хмуро посоветовал Сигмундур, не показывая, что тронут ее заботой. И, наказав девчонке вернуться в постель, занялся ужином.
Он не обладал кулинарными талантами и не жаждал обладать, по сути дела, но вряд ли бы Бериславе понравился простой кусок мяса, щедро посоленный. Потому, странно улыбаясь самому себе во время готовки, китобой добавил к мясу немного замороженных, уже нарезанных овощей, уменьшил количество соли и перца, капнул масла. На запах получилось ничего.
