— Ты против? — когда отодвинулся от ее руки, робко позвала Берислава. В доме было тепло и она сняла наконец все куртки, оставшись в одном свитере, и даже хотела снять джинсы… но в последний момент передумала.
Мужчина, уткнувшись в зеленые глаза один на один, на таком близком расстоянии, поежился. Она со странным проблеском во взгляде встретила его опустившиеся уголки губ.
— Вонь, — кратко резюмировал он.
— Ты придаешь слишком большое значение запахам.
— Запахи формируют мнение.
— Мое уже сформировано, — она прикусила губу, виновато потупившись, — можно?..
Сама попросила. Сигмундур пододвинулся ближе, дозволяя ей устроиться на своем плече.
То, как на кожу легла теплая щека, как защекотали ее волосы, столь длинные и красивые, как затрепетали ресницы и послышался тихий смех, сделало с ним что-то неимоверное. В груди быстро-быстро забилось сердце.
— Ты пахнешь океаном.
— Тогда ты никогда не слышала запах океана.
Она мягко усмехнулась.
— Напротив, — шепнула. И, видимо, подавшись какому-то порыву, поцеловала его плечо. Быстро, легко и робко. А потом легла на него как следует, как нужно, прижавшись к боку китобоя. — К тому же, ты слышал.
— Только океана.
— А китов?
— Киты пахнут океаном. И кровью…
— Ты слышишь другие запахи? — она вдруг заволновалась, а голос погрустнел.
— Некоторые, — ощущая странную легкость, что привнесла в ситуацию она своим поцелуем, китобой стал гладить волосы цвета красного дерева, — сырого мяса, йода, хлорки… и того апельсинового шампуня.
— И все?..
— Ну почему же. Еще аммиака, экскрементов… всего, что пробивает любой нос.
Берислава насупилась.
— И что же, ни цветов, ни жарящихся овощей? Ни свежести?..
Он успокаивающе погладил ее плечо.
— Этих простыней — да. Сегодня.
А затем потянулся вперед, к ее макушке. Сделал максимально глубокий вдох.
— И твоих волос.
Девочка засмущалась, хихикнув.
— Они явно пахнут не свежестью…
— Они пахнут лучше всего на свете, — откровенно, почувствовав, что может это сделать, признался китобой. И накрыл их обоих одеялом, пожелав доброй ночи.
Следующей ночью девушка спала уже без джинсов…
В субботу Берислава взялась за стирку. Вытащила их одежду, прежний таз, и потребовала принести все грязное, что есть.
Сигмундур такое требование исполнять был не намерен. Он догадывался, как пахнут его вещи, о чем бы они вчера ни говорили. И если это было малое помутнение рассудка под наплывом момента, то больше ему поддаваться было нельзя. У нее атрофируются все рецепторы.
— Я серьезно.
— Я тоже, — он покачал головой, — ты их не тронешь.
— У тебя там золото? Бриллианты?
— Хуже.
— Но не век же ходить как медведь, Сигмундур, — чудесно зная, чертовка, как его всего перетряхивало на собственное имя, что она произносила, девушка попыталась взять измором.
Но в этом вопросе китобой не собирался уступать. Он всерьез опасался, что всегда тогда будет ассоциироваться с этим запахом. И она к нему не приблизится больше.
И тогда Берислава применила хитрость. Она прищурилась, посмотрев на него с интересом, чуть наклонила голову… а потом, с прытью оббежав, кинулась в дом.
Она хохотала, вытаскивая из шкафа одежду, пока он пытался ее, изворотливую, поймать. И продолжала хохотать тогда, когда ему это все же удалось. Но Сигмундур, которому было не до веселья, смех ее прервал. Не жалея силы, дернул ком безразмерных тряпок из ее рук. И, когда стала упираться, просто оттолкнул. Отдернул.
Берислава, больно ударившись головой о стену, замерла. Даже дыхание затаила, толком не в состоянии понять, что только что произошло. Ее большие и испуганные зеленые глаза перебегали с китобоя на ком вещей и обратно. И медленно, медленно затягивались ошарашенными слезами.
Она неловко, словно бы запретно, притронулась к затылку. Поморщилась.
Сигмундур, сжав кулаки и часто дыша, стоял рядом. Что-то у него внутри сжалось и обрушилось вниз кровавыми ошметками, когда она впервые за столько времени напуганно от него отшатнулась.
— Прости, что я их тронула, — кое-как пробормотала девушка.
— Я сам их постираю, — мрачно доложил он. И оставил, как мог стараясь больше не испугать, девочку в спальне.
