— Клянусь светом! — Его лицо побагровело, и рыжеватые брови стали похожи на куски плоти над яростными голубыми глазками. Он посмотрел сверху вниз на мою мать и так шумно втянул воздух, собираясь заговорить, что это было слышно у самых дверей. Тогда бородач, вставший вместе с ним, произнес что-то с акцентом, который я не узнал, и тут Камлах тронул короля за локоть и что-то шепнул ему.
Король помолчал, а затем глухо произнес:
— Как хочешь. Потом. Выведи их отсюда — Затем, обращаясь к моей матери, он отчеканил: — Это еще не конец, Ниниана. Обещаю тебе. Шесть лет. Этого достаточно, клянусь Богом! Пойдемте, мой господин.
Он набросил на руку плащ, кивнул головой своему сыну, и, спускаясь с возвышения, взял бородатого мужчину под локоть, а затем направился вместе с ним к двери. Следом кротко прошествовала королева Олуэна со своими дамами, а за ними — улыбающийся Диниас. Моя мать не сдвинулась с места. Король прошел мимо, не удостоив ее ни словом, ни взглядом. Толпа разделилась на две половины, освобождая ему путь к выходу, как расступается стерня под напором плуга.
Я остался один в трех шагах, от двери, выпучив глаза, и не в силах сойти с места. Когда король приблизился ко мне, я пришел в себя и повернулся, чтобы убежать к дневному свету, но сделал это недостаточно быстро.
Он внезапно остановился, отпустил руку Горлана и схватил меня. Синий плащ взметнулся, ударив меня краем по глазу, отчего тот наполнился слезами. Я, заморгав, поднял голову. Горлан стоял рядом. Он был моложе моего дяди Дайвда. Он тоже был сердит, но скрывал свою злость. К тому же сердился он не на меня. Горлан, казалось, удивился тому, что король остановился, и спросил:
— Кто это?
— Ее сын, которому ваша милость должны были бы дать имя — молвил дед. Золото сверкнуло на его запястьях, когда он взмахнул рукой и сбил меня с ног так же легко, как мальчишка прихлопывает муху. Затем рядом со мной прошелестел синий плащ, и я увидел сапоги короля, за которыми не задерживаясь проследовали сапоги Горлана. Олуэна что-то сказала своим прелестным голоском, склонившись надо мной, но король сердито окликнул ее, и она, отдернув руку, поспешила за ним вместе с остальными.
Я поднялся с пола, оглядываясь в поисках Моравик, но ее нигде не было. Она прошла прямиком к моей матери и не видела происшедшего. Я стал протискиваться к ним сквозь толпу, но прежде, чем я добрался до моей матери,
она в окружении молчаливых женщин вышла из зала через другую дверь. Никто из них даже не оглянулся.
Кто-то заговорил со мной, но я не ответил. Я выбежал под колоннаду, пересек главный двор и оказался в залитом тихим солнечным светом саду.
Мой дядя обнаружил меня на излюбленной Моравик террасе.
Я лежал ничком на горячих каменных плитах и наблюдал за ящерицей. Изо всех событий дня мне наиболее ярко запомнилось это: ящерица, прижавшаяся к горячему камню в футе от моего лица, тело ее, словно отлитое из зеленоватой бронзы, неподвижное, за исключением пульсирующего горла. У нее были крохотные аспидные глазки и пасть цвета спелого арбуза. Длинный острый язык выскальзывал из пасти, подобно хлысту. Ящерица дробно процокала коготками по камням, пробежала по моему пальцу и юркнула в щель между плитами.
Я повернул голову. Ко мне через сад шел дядя Камлах.
Он поднялся по трем низким ступенькам на террасу, шагая почти неслышно в своих элегантных плетеных сандалиях, и остановился, глядя вниз. Я не смотрел на него. Во мху между камнями росли крохотные белые цветы, размером не больше глаз ящерицы, напоминавшие изысканные резные чаши. До сих пор я помню узор на них так хорошо, словно вырезал его собственными руками.
— Подними голову — произнес дядя.
Я не пошевелился. Он подошел к каменной скамье и сел лицом ко мне, расставив колени и свесив между них сплетенные руки.
— Посмотри на меня, Мерлин.
Я повиновался. Он довольно долго молча изучал меня.
— Мне все время твердили, что ты не любишь играть в грубые игры, что ты убегаешь от Диниаса, что из тебя никогда не получится солдат или даже мужчина. И все-таки, когда король поверг тебя наземь ударом, от которого любая его гончая скуля убежала бы прятаться в конуру, ты не издал ни звука и не пролил ни слезинки.
