Но делать нечего, пошли обедать.
После куриной лапши дядя Коля захотел вздремнуть, а потом пошел на работу: варить баланду для телят в огромной бочке. Он насыпал какого-то пшена и запаривал кипятком. Пахло сытно, вкусно, хоть сам ешь. Приготовив баланду, дядя Коля наливал и себе в большую флягу, которая как раз помещалась в люльке мотоцикла. Он накрывал сверху чехлом, застегивал и вез домой окольными путями. Когда я первый раз это увидел, то глупо спросил:
– А разве можно, дядь Коль?
– Хотишь сказать, ворую?
– Нет, – смутился я.
– И правильно. Это они воруют, а я свое беру.
Я не понял, но поверил.
Итак, он поехал работать, а мы пошли к срубу. Сели там – я, брат Леша и сосед Толян, и стали рассуждать.
– Если монета золотая, – сказал Толян, – она кучу денег стоит. Это же золото. Мотоцикл можно купить, а то и машину.
Мы согласились, нас было легко уговорить.
– А если серебряная все-таки? – предположил Леша.
– Тоже дорогая. На машину не хватит, а на мотоцикл запросто.
Мы и с этим согласились. Нам и мотоцикл сойдет.
– А давайте сами попробуем, – сказал Толян. – Подцепим, да и все.
– Отец заругается, – сказал Леша.
– Не заругается. Мы же поможем. А если там что есть, мы же ему отдадим же!
Это подразумевалось само собой, нам не столько нужен был клад, сколько жгло нетерпение найти его, увидеть, что он есть.
Схватили ломы, подцепили, стали тужиться.
И приподняли!
Но приподнять-то приподняли, а дальше что?
– Мы не так, – сказал Толян. – Надо – пусть двое поднимут, а третий в сторону пихнет.
Мы с Лешей поднатужились, приподняли опять бревно. Толян начал его пихать в сторону. Оно не шло. Тяжелое.
– Надо, как рычагом, – сказал Леша, который, хоть и был деревенским, но в механизмах понимал лучше меня, городского. Мог велосипед до винтика разобрать, а потом, промыв детали в бензине, опять собрать, я этому всегда завидовал.
Зашли вместе с одной стороны, всунули ломы и начали поднимать, одновременно толкая.
И бревно подалось.
Потом мы подцепили его с другой стороны и обрушили со сруба.
Но второе бревно почему-то не пошло. Мы его и так, и так, и враскачку, и жерди вставляли – застряло.
Промаялись до вечера, а вечером вернулся с работы дядя Коля, посмеялся.
– Невтерпеж прямо вам? Завтра доделаем.
Но посмотрел на наши лица:
– Ладно. Помогайте.
Мы бросились помогать.
Под вторым бревном тоже ничего не было.
Осталось последнее, лежащее на фундаменте.
Там должно быть наверняка.
Взялись, раскачали, сковырнули.
Ни под одним венцом, ни под другим – ничего не оказалось. Колян провел рукой по выемке, будто проверяя.
– Может, под камнями? – с надеждой спросил он.
– Да вряд ли, – сказал дядя Коля. – Тут Пехтерев когда-то жил, такой был человек, он копейку берег, не стал бы ее тратить. Хозяин был, кулак!
Меня поразило, с каким уважением дядя Коля произнес оба эти слова. Ну, хозяин – ладно, хотя слово тоже подозрительное для меня, советского ребенка, впитавшего в себя безоговорочно советский дух и никакого другого духа не знавшего. Но – кулак? Кулак же – это враг, бандит с обрезом. Сволочь.
Я сказал об этом дяде Коле. Не помню, какими словами.
Он ответил:
– Это как посмотреть. У нас вон корова, овец полтора десятка, хрюшка, теленка вот поставим, да ульев пятнадцать штук, мед качаю, я хозяин или кулак?
Я даже рассмеялся. Какой же дядя Коля кулак? – батраков нет, обреза нет, спрятанной в подполе пшеницы нет, а в учебниках и в рассказах хрестоматии без этого кулак – не кулак.
– Смеешься! – одобрил дядя Коля. – А было время, когда я был бы чистый кулак. Как и Пехтерев. И жил-то он не в хоромах, а сам видишь в чем. Все равно – согнали в Сибирь, потом дом пустой стоял, потом его отец твоей тети Любы купил.
Позвали ужинать. Все пошли, а я чем-то отговорился.
Сидел на досках возле печки, она пока была не порушена, хотя в ней заключалась главная ценность – кирпичи. Смотрел вокруг. Увидел на полу, покрытом мусором и пылью, деревянную ложку с обгрызенным краем. Ложка не такая, какие я видел и в городе, не сувенирная с узорами, а нормальная, едовая, темная от времени, с трещинкой. Быть может, сами выстругали.
Я сидел, и мне показалось, что вокруг тени и голоса тех, кто тут жил. Кулак – без обреза, без пуза, без злого прищура глаз, обычный мужик, как дядя Коля. Человек. В сапогах, быть может, ходил таких же, как дядя Коля. Он ведь всегда в сапогах, любимая обувь. Рассказывал про них:
