Я выразила соболезнование, на которое князь закашлялся.
– Это была красивая смерть, Филомена. Сгинуть в пасти чудовища, для которого эта трапеза тоже стала последней.
– У вас, наверное, наследственная страсть к красивым самоубийствам, – предположила я. – Ничем иным я ваше дружелюбие по отношению ко мне пояснить не берусь.
– Дружелюбие? Да я же люблю вас, серениссима.
– Нет, Лукрецио. – Отставив опустевшую тарелку, я оперлась локтями на стол. – Женщины чувствуют любовь примерно так же, как вы, экселленсе, запахи, нас не проведешь. В моих глазах вы ловите свое отражение. Вы любуетесь собой, своей смелостью, своей красотой, которая только подле меня не бессмертна.
Он встретил мой взгляд.
– Как вы не правы…
– Вам скучно, – не отводить глаз стоило мне усилий. – Невероятно скучно, вы старательно делаете вид, что аквадоратские интриги поглотили вас, может, пытаетесь что-то почувствовать, но внутри вас пустота и грусть.
Он моргнул. Я опустила руку на его локоть.
– Простите, дружише.
– Дружище… – Лукрецио смотрел на мои бледные, по контрасту с его рукавом, пальцы. – Дона догаресса хитроумна, только что она очертила разделяющую нас границу. Браво.
– Закажем вина? – предложила я весело и громко. – Любезный хозяин, мы желаем выпить за дружбу.
Князь вернул меня на порог дома с саламандрами за час до рассвета.
– Велите Такколо во время сиесты прийти ко мне в палаццо Мадичи, я передам с ним все, о чем разузнали Ночные господа.
– Велите им и следующую ночь провести во дворце дожей, Чезаре нужна охрана.
– Ах, ваш Чезаре…
– Наш Чезаре, – согласилась я. – Мой, ваш, всей Аквадораты.
Дверь распахнулась, в проеме стояла Маура, угрожающе потряхивающая зажженной лампой. Испугаться я не успела, Лукрецио молниеносно поцеловал меня в нос и подпрыгнул, исчезая. Черепица наверху загрохотала, нам с Маурой на головы посыпалась какая-то труха.
– Филомена! Ты в своем уме? Мы с Карло…
– Я все объясню, – пообещала я, увлекая подругу внутрь дома, – все по порядку.
* * *
Тишайший Муэрто был безмятежен. Как обычно. Пустая бутылка полетела в камин, портные вздрогнули от резкого звука, но продолжили работу.
Чезаре с отвращением посмотрел на горничную Ангелу, стоящую на табурете.
– Наденьте на нее маску.
Придержав за руки, девушку спустили на пол, ее алое с черным платье зашелестело. Маска Аквадораты тоже была золотой, отделанной сверху рыжими страусовыми перьями, каскадом спускающимися на ее рыжие же волосы.
– Ваша серенити, – сказала сладко Паола, – мне кажется…
– Перекреститесь, – предложил дож, – это старинный рыбацкий обычай. Если кому-то что-то кажется, нужно креститься.
Синьорина Раффаэле поморщилась.
– Уже довольно поздно, а его серенити ждет с утра заседание Совета.
– Какое точное замечание. – Чезаре повертел в руках опечатанную бутыль и резким жестом выбил пробку. – А фрейлину доны догарессы – уроки.
Паола вздохнула:
– Позволите отпустить слуг и проводить вас ко сну?
Дож кивнул портным:
– Ступайте, вы хорошо поработали, завтра получите у казначея по пятьдесят базантов.
Те поклонились и пробормотали благодарности. Паола направилась к горничной, но тишайший ее остановил:
– Вы, дона Раффаэле, тоже ступайте. Милая Ангела в состоянии взбить мои подушки без вашего руководства.
Голубка закусила губу и приготовилась заплакать. Горничная затравленно смотрела на нее сквозь прорези маски.
Грохотнуло. В камин влетела только что распечатанная и еще полная бутыль, в беснующихся клубах пламени парила саламандра.
– Пошли. – Дож взял Ангелу под руку. – Его серенити пора баиньки.
Дверной проем на несколько мгновений превратился в раму чудесной картины: дож в парчовом кафтане и подле него – рыжеволосая изящная догаресса.
