Охотники встретились у тропы, по которой Свист несколько дней назад спустился в Нижний Лес. Рядом в кустах лежали два тела.
— А жрец не дурак, — невесело хмыкнул Пластун, — дозорные тут засели. Пришлось удушить.
— Давайте поскорее уберемся отсюда, — Терновник нервно топтался на месте, ему очень не терпелось вернуться домой.
Уже оказавшись вверху на памятной поляне, что у самой тропы, Свист посмотрел вниз. Теперь Нижний Лес его не пугал. То есть пугал, конечно, но уже не так. Понятный, и от того не столь сильный страх перед живым врагом пришел на место того иррационального ужаса, что охватывал его на пороге неизведанного.
— Надо бы оставить кого‑нибудь за тропой приглядывать, — вслух размышлял Пластун. – Хотя, куда там… ни оружия, ни пищи.
Свист представил, что ему пришлось бы стеречь тропу, сидя, например, вон в тех кустах, как вдруг снизу волна за волной напирают бритоголовые дикари, орущие что‑то про жертвы своему Змею.
Молодой охотник повел плечами, стряхивая наваждение.
— Ладно, не важно. А ну ребята, поднажмем – надо спешить!
Пластун махнул рукой и бодро припустил через заросли.
Свист ел медленно, со вкусом. Каждое его движение было наполнено демонстративной усталостью и грузом пережитого. Его товарищи, с которыми он вернулся в Дом, не сильно ему уступали.
Они сидели в трапезной Дома и вкушали приготовленный специально для них ужин, вокруг собрались практически все кто обитал в пирамидах. Люди почтительно не мешали вернувшимся утолить голод, держась немного на расстоянии. Слухи о приключениях охотников пронеслись залами Дома и произвели настоящий фурор. На Свиста и сотоварищи смотрели почти как на героев.
Другие посланные на разведку отряды вернулись ни с чем, некоторые из их числа даже завидовали побывавшим в дикарском плену. Это же сколько вечеров можно было бы пересказывать подобную историю, «вспоминая» важные подробности!
Наконец Пластун отодвинул тарелку, вытер рукавом жирные губы и встал. Прежде чем сесть за стол, он вкратце уже излагал суть их злоключений Ведуну, сейчас пришло время поделиться подробностями со всеми.
— Значит, попали мы в засаду у той самой тропы, что вниз ведет… — начал рассказ охотник.
И рассказал. Что‑то приукрасил, кое‑что специально упустил – не про все стоит знать домочадцам. Рассказ вышел долгий и довольно драматичный, Пластун не отказал себе в удовольствии кое–где нагнать страху.
Свист слушал, изредка кивая, или вставляя незначительный комментарий, когда Пластун просил его подтвердить правдивость излагаемого. Люди же в процессе повествования охали (особенно женщины), возмущались, кто‑то ругался и грозил расправой над змеепоклонниками. Один раз Свист услышал как кто‑то (кажется, это была тучная Гроза) негромко прошептала:
— Спаси нас Свет Приносящий.
— Но главное, — Пластун снял с плеча трофейную сумку, с которой он до сих пор не расставался, — мы вернулись с добычей, и немалой.
Он небрежным жестом вытряхнул мерцала на стол, и те рассыпались во все стороны сверкающей волной. Люди ахнули.
— У них очень много мерцал – столько, сколько наши охотники приносят за пару месяцев каждодневного промысла. Вот так мы побывали в плену.
Пластун закончил речь, и тут же на него обрушился поток вопросов и просьб уточнить какой‑нибудь эпизод. Пластуну такой ажиотаж вокруг его узкоглазой персоны льстил, и он великодушно отвечал.
Первое возбуждение схлынуло, люди понемногу успокаивались. Ведун поднялся на помост.
— Семья моя, — традиционно обратился он к людям. – Вы слышали! Там внизу зло свило себе гнездо. Склизкое чудовище породило мерзкий культ. Заблудшие и потерянные, они из смертельного страха поклоняются чудовищу.
Люди загудели. Ведун подождал, пока утихнет гомон и продолжил.
— Завтра утром, когда наши герои отдохнут, мы будем держать совет о том, как нам поступить дальше.
Люди закивали.
— А теперь идите спать, ибо солнце село и тени подобрались к нашим стенам. Пускай Свет хранит вас.
— Свет хранит нас, — многие ответили ему из толпы.
Свист с трудом поднялся из‑за стола. Несколько дней на сухом пайке, который, сперва приходилось экономить, а потом и вовсе делить на четверых, пробудили в нем зверский аппетит, который он с лихвой утолил, вплоть до сытой отдышки.
