С Викой у Антона
произошел разрыв, когда нужно было выбирать: ехать с ним в военную часть в
уральское захолустье или оставаться в областном центре. Стать декабристкой она
не была готова, тем более тогда, когда рушилась советская держава, а служба в
армии считалась чем-то вроде пристанища неудачников и патриотов-идиотов,
готовых за жалкие копейки оборонять никому не нужное государство. Они
переписывались, но, в сущности, Антон был свободен. Поэтому в ухаживании за
Леной он мог бы составить конкуренцию лучшему другу, но, заметив его «тихую»
любовь, Антон быстро переквалифицировался в свата. С одной стороны, он всячески
подталкивал друга к более активным действиям на любовном фронте, с другой —
постоянно нашептывал Лене о чувствах Алексея. Но его друзья сближались очень
медленно, как в дореволюционном романе.
— Ты, поди, еще у отца
будешь благословения спрашивать? — сетовал Антон на друга.
— Буду, и венчаться надо...
Если Лена согласится, — отвечал Алексей.
— Да она-то хоть завтра!
Так, наверное, прошел
год. И действительно, Алексей получил благословение от отца и от матери. И
когда, казалось бы, можно было назначать день свадьбы (хотели сразу после
Рождества), грянула маленькая, но, как оказалось, долгая и кровавая война.
* * *
— Чай будешь пить? —
спросила Ева.
Монах отрицательно
помотал головой.
— Тебе, поди, иконы
нужны, чтоб помолиться на сон грядущий? На кухне есть, чай и мы христиане. Там
угол красный. Еще от деда. Иконы старые. У меня уж несколько раз просили
продать.
Алексий последовал за
Евой на кухню, где в углу напротив входа действительно располагался красный
угол с лампадкой. Он быстро сходил обратно в гостиную, развязал свой мешок и
достал оттуда небольшую бутылочку с лампадным маслом. Через пару минут ровный
огонек уже высвечивал лики Спасителя, Богородицы и Николая Чудотворца. Монах
встал на колени и склонил голову... Ева, глядя на него, как-то робко, словно
стесняясь, перекрестилась. Последний раз она видела человека на коленях перед
иконами, когда привезли цинковый гроб из Афганистана. Мать тогда молилась ночи
напролет.
— Зачем? — спросила Ева.
— Раньше надо было!
Когда там был! Будь он проклят атеизм ваш липовый! — в сердцах выкрикнула мать.
* * *
Никогда Алексею не
снились Антон и Лена, может, потому, что молился он о них усердно. И кто знает,
может, и они молились о нем там. Не видел он во снах разорванной в клочья
командно-штабной машины, не видел успевшего выскочить, но скошенного очередью
водителя, обнявшего перед смертью горящее дерево, не видел катящегося в его
сторону дымившегося колеса, перескакивавшего через куски человеческих тел... Не
видел он Антона и Лену в скоротечных сумбурных снах, о назначении которых
гадать не пытался. Зато часто видел привалившегося к стене солдатика, бушлат
которого перемешался с кровью и телом. В последние свои минуты он смотрел на
мир удивленным, ничего не понимающим взглядом, в котором угасал главный вопрос.
Это была ни гримаса ужаса или боли, это был именно вопрос — вопрос ко всем. Рот
его открывался, чтобы безуспешно захватить разорванными легкими воздух.
Вспомнилась тогда первая в жизни осознанная наступающая смерть — лещ на траве —
жабры и мертвеющий взгляд. В какую воду столкнуть солдатика, чтобы он смог
дышать?
Командовать больше было
некем. Живых в обозримом радиусе не наблюдалось, но бой продолжался, словно
невидимый за стенами враг охотился на таких же невидимок. Да где-то вдалеке
такой же невидимый в стене огня русский воин продолжал стрелять из пушки
горящей уже БМП.
И тогда Алексий упал на
колени перед солдатом и начал читать канон на исход души. То, что помнил.
Правильно или неправильно в эту минуту поступал офицер, в одночасье ставший
боевым, — судить некому, и никто не имеет права. Никогда до этого и уже никогда
после этого он не произносил слова молитвы с такой страстью и силой, обливаясь
слезами и содрогаясь от рыданий. И даже сейчас он не мог представить, как
нелепо мог смотреться офицер, читающий на коленях молитвы перед умирающим
солдатом — в хаосе неуправляемого уже боя, точнее даже — расстрела штурмового
отряда, среди искореженного металла, изуродованных тел и чужого города в родной
стране.
