— Ну вот и ладненько, —
обрадовался Василий, — ты только Гамлету ничего не говори, — попросил он
Алексия и тут же хлопнул себя ладошкой по лбу, — забыл, что ты не говоришь!
Извини, брат.
— Да пошел он, этот ваш
Гамлет — мачо! Пусть в ауле у себя командует... — зло прищурилась Ева.
— Ну, ладно, ладно, —
как-то испуганно смутился Василий. — Алёха, ты это, иди к Еве, она тебе
отдельно постелит. Дом у нее большой.
Из соседней комнаты уже
в трико и майке появился Петрович.
— Ева, спасибо тебе, —
поблагодарил он,— парня этого не обижай, он отца похоронил. Да и что-то мне
подсказывает, что у него самого жизнь не сахар была, мотать-копать.
— Вы кого из меня тут
делаете? — немного обиделась Ева. — Пойдем, Алексей, или как там тебя, отец
Алексий?
Дом Евы оказался куда
больше и пригляднее, чем дом Василия. В нем тоже остановилось время, но замерло
оно на какой-то уютной минуте. Об этом говорило все: старенькие, но чистые
половички, ажурные, вязанные крючком салфетки под цветочными горшками,
дремлющие в углу ходики, черно-белые фотографии в деревянных рамках на стенах,
белоснежный холодильник «Мир» на веранде, старая, но ухоженная мебель, и даже
плюшевый мишка на диване.
Пока Ева, нежно
пересадив медведя, стелила на этом диване в гостиной, Алексей сел на стул у
стены и смотрел на фотографии. Заметив его интерес, Ева поведала:
— Да, у нас большая
семья была. Отец — механизатор, мать — врач. У меня три брата было. Старших. А
отец все дочку ждал. Потому и назвал так — не по-русски. Как первую женщину. А
теперь вот и нет никого. Я женщина первая и последняя... Старшего Ивана — вон —
в форме десантника — в цинковом гробу из Афгана привезли, даже вскрыть не
разрешили, среднего Диму в городе пристрелили, в девяносто втором, ага, вон
рядом фотка, в плаще кожаном с сигаретой в зубах. Крутым быть хотел. Стал,
посмертно. А младший — Андрюшка — он уже ничего не хотел, водку пил... Так и
угорел. Мать сама его откачивала. Ничего не смогла. Я тогда уже в меде училась.
Отец запил, когда третьего похоронили. Так я и не доучилась... Да что я тебе
рассказываю, по глазам вижу, что и тебе хлебнуть довелось. Жаль, что такие
красивые мужики в монахи уходят. Я бы за таким... — Ева осеклась, села на диван
и горько вздохнула: — У тебя-то, интересно, невеста или жена была? Да сними ты
скуфейку свою! Ага... Ух ты... Чего ж это у тебя только одна часть головы
седая?
* * *
С Леной Антон и Алексей
познакомились уже после училища, когда приехали в часть. Два молодых лейтенанта
представлялись командиру полка вместе с военврачом — лейтенантом Еленой Терентьевой.
— У вас зеленые глаза в
цвет формы? — спросил у девушки Антон.
— А у вас обоих серые —
значит, вам в милицию надо было, — нашлась девушка.
В Лене не было режущей
глаза красоты, но было какое-то внутреннее обаяние, та женственность, которая
заставляет мужчин вздрагивать и провожать девушку глазами, угадывая в ней
будущую нежную жену и заботливую мать. Еще говорят: от таких женщин исходят
флюиды. Каштановые волосы, собранные в хвостик, немного изогнутые брови,
придающие взгляду выражение легкого удивления, родинка на левой щеке, чуть
вздернутая полная верхняя губа — почему-то весь ее образ увязывался в сознании
Алексея с барышнями конца девятнадцатого — начала двадцатого века. Почему? Да
кто ж его знает? И ухаживать за ней хотелось так, как делали это офицеры
царской армии, хотя научиться подобному обхождению можно было только из книг и
кино. Но Алексей, в отличие от Антона, у которого в училище был длительный
роман с одноклассницей, вообще не умел ухаживать. При Лене он терялся, отводил
в сторону взгляд, говорил несвязно и это резко бросалось в глаза окружающим.
Что говорить: отец готовил его для поступления в семинарию, а не в военное
училище, знакомые девушки изначально относились к нему с некоторым
снисхождением, так, будто он уже был священником или монахом. Но ребята над его
нерешительностью не посмеивались, потому как знали, что на татами ему может
противостоять только Антон, а вместе они вообще непобедимы, потому что не
сдаются. Так, за возлюбленную Антона Вику они уже бились с целой бандой из железнодорожного
района; не победили, но и не проиграли. Противник, количеством восемь человек,
вынужден был отступить, пообещав разобраться с двумя каратистами (тогда так
называли всех, кто владел какими-либо навыками единоборств), но больше никто
уже для решающей битвы не явился. Может и потому, что воздыхатель Вики не имел
в этой группе серьезного веса. Так или иначе, Добромыслов и Смирнов прослыли в
городе отчаянными сорвиголовами и пользовались уважением даже в среде
приблатненных. Одного тогда не знал Алексей: как к этому отнесется отец,
который в это время служил в маленьком храме где-то в нефтяном краю.
