Но ведь это так скучно! День посидишь в безделье, два… Ну, погуляешь по окрестностям. А что потом? Может, он удочку в пруд забрасывает и ловит карасей?
Раиска засмеялась, представив себе, как этот дачник с торжеством вытаскивает из пруда карася величиной со спичку… как жарит его на сковородке…
Ясно, что это неумный человек, поскольку забрался в корявый лесок, поставил там палатку и живет в ней, воображая себя помещиком.
«А может, он в самом деле отпрыск… Или врет без всякого чуру? Скорее всего, врет. Однако вот бродит по нашим местам… что-то высматривает. Неспроста…»
Тут крылась какая-то загадка, которую следовало разгадать.
Раиска решила, что завтра, или даже сегодня к вечеру, потихоньку прокрадется в Яменник и понаблюдает за ним, никак не обнаруживая себя.
Но намерение ее осталось неисполненным, потому что объект наблюдения сам явился в Сутолмино. Он нахально постучал с улицы в окно Раискиного дома и столь же нахально окликнул:
— Есть кто дома?
Голос уверенный, прямо-таки хозяйский. Таким тоном может приказать и так: встань передо мной, как лист перед травой! Раиска распахнула окошко, выглянула… Он, должно быть, не ожидал увидеть ее, и потому замешкался, не зная, стоит ли ему к ней обращаться.
— Мам, тут какой-то старичок, — сказала Раиска.
— Какой еще старичок? — отозвалась мать недовольно: делом была занята.
— Может и не старичок, но шибко пожилой. И вид жалобный такой…. Наверно, милостыньку просит ради Христа.
Мать уже сообразила, что озорничает дочь над кем-то.
— Чего тебе, дяденька? — спрашивала Раиска. — Хлебушка, что ли, или картошечку в мундире?
Но тут мать отстранила ее от окошка и голосом отнюдь не суровым, а обрадованным воскликнула:
— Ой, здравствуйте, Арсений Петрович!
Эта мгновенная перемена в матери была поразительна. Они что, уже знакомы? С каких пор? И как это прошло мимо внимания Раиски? Ей даже показалось, что мать не просто оперлась на подоконник, а сделала это картинно, кокетливо. Что-то в ней такое проснулось… Ишь ты!
— Здравствуйте, Галина Дмитриевна, — отвечал он весьма любезно, гораздо любезней, если сравнить, как он разговаривал с Раиской.
— А я думала, вы не придете, — продолжала мать, совершенно позабыв о стоящей рядом дочери. — Уж собиралась нести сама. Авось, думаю, отыщу его в Яменнике, лесок невелик.
Он что-то ответил ей.
— Да мне труда не составит, — говорила мать. — Я на ногу легкая. Тут и всего-то с километр.
Оказывается, они уже когда-то разговаривали и условились, что для новоявленного помещика будут приготовлены и сметана, и творог… Но не это поразило Раиску и возмутило, а то, что мать столь легкомысленно готова сама идти… в Яменник!
— Дочка, ну-ка принеси из сеней банку со сметаной и миску с творогом. Я там поставила в холодке.
Раиска, недовольно фыркнув, отправилась в сени, а мать живенько скинула домашний старенький халат и надела платье понаряднее.
— Это еще зачем? — опять фыркнула Раиска, выходя из сеней. — Или праздник нынче?
— Ну как же, чужой человек, — шепотом объяснила мать. — Неудобно.
Она не в окно подала молоко да сметану, а проворно вышла с этим на улицу. Было слышно Раиске, как она там говорила:
— Вот, пожалуйста, Арсений Петрович, все свежее, сегодняшнее. Не хотите ли луку с грядки, редиски или яичек прямо из гнезда? Раиска! — крикнула она. — Сбегай-ка в огород, нарви луку перьевого да редису, который покрупнее, надергай.
Раиска не отозвалась, будто не слышала — смотрела в щель между занавесками: этот самый Арсений Петрович, одетый в рубашку с отложным воротничком — «Чистоплюй! Профессор кислых щей!» — принял и банку, и миску, принял бережно. И неспешно, аккуратно уложил их в цветную авоську, которую Раиска тотчас возненавидела, потому что на ней изображена была хорошенькая женская головка. И плечики открытые там были, и туго распираемый лифчик.
— Не зябнете по ночам? — спрашивала мать. — Небось, туман там стоит, холодно? Жену надо было с собой прихватить… для тепла.
— Моя хатка с двойной крышей, Галина Дмитриевна, а спальный мешок на гагачьем пуху, — отвечал дачник.
«Хвастун», — подумала Раиска и тотчас сказала вслух, в открытое окно:
