— Хвастун!
— В нем и в зимние морозы спать тепло, даже в сугробе, — невозмутимо продолжал он, словно и не слышал пренебрежительного замечания из окна. — Я в него не залезаю, сплю поверх, а то жарко. Ночи стоят теплые. Правда, у меня там по утрам и вечерам туманец поднимается, бывает и прохладно.
— Как вы не боитесь там! — удивлялась мать. — Один… в лесу… Я б со страху умерла.
Раиске показалось, что он и мать переглядываются со значением, то есть глазами-то ведут другой разговор.
Что произошло между ними и когда? Накануне, пока Раиска была в городе на рынке?
Дочь отметила: мать по-особенному улыбалась, и голос ее стал мелодичным. «Ишь ты!» — рассердилась Раиска.
— Зато у меня тихо-то как! — говорил дворянин Сутолмин. — Иные лечатся минеральной водой, физкультурой, а я тишиной.
— От какой же болезни?
— От сердечной, Галина Дмитриевна, от сердечной. Была красавица-жена — и нету. Были друзья — покинули. Теперь один, как перст.
И далее они разговаривали в том же духе. Раискино негодование нарастало. Она не выдержала, живо сменила свое платье на тот драный халатик, в котором обычно мыла полы или стирала белье, и вышла на улицу. Арсений этот Петрович стоял возле палисадника, Раискиной матери не было с ним. Раиска с самым независимым видом села на завалинку под окнами. Солнце пригрело завалинку. Раиска прижмурилась от удовольствия, как кошка, и словно бы не обращала внимания на дачника.
— Коленки-то не выставляй этак, — сказал он. — Целомудрие и только целомудрие украшает девушку!
Раиска дернула плечом:
— Почему локти выставлять можно, а коленки нельзя?
— Именно так: локти можно, коленки нельзя. Грация тела рождает грацию души.
— Ты уже старенький, чтоб засматриваться на девушек и на их голые коленки…
Он не успел ей ответить. Раискина мать вышла со двора, неся в фартуке яйца.
— Только что из гнезда, — сказала она воркующим голосом. — Еще тепленькие.
И стала бережно перекладывать яички в его авоську.
— Дочка, неуж трудно догадаться? Сходи в огород, принеси луку перьевого, редиски, укропчику.
— Вот еще! Что я, нанялась услужать кому-то?
Раиска строптиво фыркнула, дернула плечом, но распоряжение матери исполнила: принесла того и сего. А мать и Арсений Петрович продолжали свой разговор. О чем они говорили в ее отсутствие? Вернувшись, она услышала, как он сказал с улыбкой:
— Я могу расплатиться за столь вкусную продукцию долларами! Что вы тут, в деревне, предпочитаете, Галина Дмитриевна? Наши деньги или иностранную валюту?
— В долларах мы не разбираемся, — засмеялась Раискина мать.
И так хорошо засмеялась! Это что же, заигрывает с дачником из Яменника? Завлекает его? Да разве и в эти годы завлекают да обольщают? Ей ведь тридцать шесть…
— Долларов мы в глаза не видели, — продолжала ворковать Галина Дмитриевна. — Не отличим от конфетных фантиков.
— Я могу показать, — он вынул кошелек. — У меня есть и фунты стерлингов, и немецкие марки.
— Прилепи их к себе на задницу, — посоветовала Раиска.
Мать даже опешила, смутилась.
— Ты чего грубишь? — укорила она.
— А что я такого сказала! — возмутилась дочь. — Ничего особенного. Просто я патриотка и денег иностранных терпеть не могу! К тому же мне на базаре однажды пытались всучить фальшивые доллары, напечатанные на ксероксе. А жулик тот был вот такой же гражданин почтенного возраста. Даже, пожалуй, поинтеллигентней.
Арсений Петрович смотрел на нее с искренним интересом. Почему-то его веселили ее обидные слова.
— Не слушайте ее, — уже сердилась мать. — Она у меня грубиянка, совсем от рук отбилась. И в кого такая! Отец — мужик смирный, слова грубого или обидного от него, бывало, не услышишь… да и я сама не сказать, чтоб шибко вольная. Но вот бывает, что и на хорошей яблоне яблочко с дефектом.
— А где же ваш смирный муж? — поинтересовался Арсений Петрович.
Мать немного смутилась.
— На заработки уехал…
— …и бабу там нашел, — безжалостно добавила Раиска.
После такого заявления разговор пресекся неловкой паузой.
— И что такое, — продолжала Раиска, — все старички лет сорока пяти норовят на молоденьких жениться! Что им за сласть такая?
Мать ей строго:
