– Ты иногда бываешь чрезмерно драматичной, – пожаловался женский голос, столь же нежный и мягкий, насколько отвратительным был голос Матери-Зимы. Говорившая секунду спустя вошла в дом – типичная бабушка в простом платье и зеленом переднике. Ее длинные волосы, серебряно-белые и тонкие, были увязаны сзади в небольшой аккуратный узел. Она передвигалась с некоторым трудом, но излучала энергию, как неуемно-активная пенсионерка, а ее зеленые глаза, обрамленные сеткой морщинок, были ясными и внимательными. Мать-Лето держала в руке корзину с поздней садовой зеленью и, пока я хлопал глазами, она вошла, тихо произнесла слово, и дюжина маленьких вихрей тут же очистили окна домика от толстых слоев сажи, залив все внутри еще более ярким и теплым светом.
– Теперь нам понадобится новый мясницкий нож.
Мать-Зима, в ее черной шали и капюшоне, оскалила свои железные зубы в рыке, хотя это был и беззвучный рык. Она указала своим искореженным бородавчатым пальцем на ближайшее окно, и оно снова покрылось сажей. Потом она прошаркала к креслу у окна и устроилась в образовавшейся тени так, словно это было одеяло.
– Я делаю то, что должно быть сделано.
– Нашим тесаком, – сказала Мать-Лето. – Полагаю, ни один из ножей для этого не подошел бы?
Мать-Зима снова оскалила зубы.
– У меня не было ножа.
Мать-Лето неодобрительно пощелкала языком и начала разгружать свою корзинку на деревянный стол у камина.
– А я тебе говорила, – спокойно произнесла она.
Мать-Зима издала кислый звук и вытянула палец. Большая чашка, украшенная изысканно выписанными цветами, упала с полки.
Мать-Лето спокойно протянула руку, поймала ее и поставила на место.
– О, кгм, Мать-Лето, – сказал я после момента секундной заминки. – Я извиняюсь за вторжение в ваш дом.
– О, дорогой, это очень мило, – сказала Мать-Лето. – Но тебе не за что извиняться. В конце концов, тебя доставили сюда вопреки твоей воле. – Она сделала паузу и добавила: – И довольно-таки грубо.
Мать-Зима издала еще один недовольный звук.
Я переводил взгляд с одной на другую. В этой семейке скопились века дисфункциональности, Гарри. Будь поосторожнее.
– Э-э, кгм. Я предпочитаю думать об этом, как об очень настойчивом приглашении.
– Ха, – сказала Мать-Зима из-под капюшона. Ее зубы блеснули. – По меньшей мере этот Рыцарь знает, кому предан.
Мать-Лето сумела сдобрить свой голос глубоким скептицизмом.
– Я уверена, он вне себя от радости, будучи твоим вассалом, – сказала она. – Почему ты привела его сюда именно сейчас, из всех мыслимых дней?
Снова сверкание зубов.
– Он вызвал меня, драгоценный мой.
Мать-Лето выронила травы. Она повернулась ко мне, глядя на меня расширившимися глазами.
– О, – сказала она. – О боги!
Кресло Матери-Зимы заскрипело, хотя непохоже, чтобы она двигалась.
– Он знает определенные имена. Он был не настолько глуп, чтобы выбирать их и не был так уж неправ, воспользовавшись ими.
Глаза Матери-Лето сузились.
– Он?…
– Нет, – каркнула Мать-Зима. – Не это. Но он видел противника и узнал одно из его имен.
Расчеты и мысли мелькнули в зеленых глазах быстрее, чем я мог за ними уследить.
– А, да. Понятно, – сказала Мать-Лето. – Разворачивается так много новых вариантов будущего.
– И чересчур много ярких, – угрюмо сказала Мать-Зима.
– Даже ты должна бы предпочесть это пустоте ночи.
Мать-Зима сплюнула на сторону.
Плевок начал прогрызать дыру в земляном полу в нескольких дюймах от моей ноги. Кроме шуток. Я отступил в сторону, стараясь не вдохнуть испарения.
– Я думаю, – сказала Мать-Зима, – что ему следует показать.
Мать-Лето снова сузила глаза:
– Но готов ли он?
– Нет времени с ним нянчиться, – прохрипела Мать-Зима. – Он оружие. Пусть станет сильнее.
– Или сломается? – спросила Мать-Лето.
– Время, время! – выдохнула Зима. – Он не твое оружие.
– Но это не твой мир, – возразила Лето.
– Извините меня, – тихо сказал я.
Зеленые глаза и черный капюшон повернулись ко мне.
– Не хочу показаться грубым, мэм, – сказал я. Я подобрал упавшую деревянную полку оттуда, где сбил ее вниз и снова посадил на колышки. Потом нагнулся и начал ставить запечатанные баночки на полку.
– Я все еще молод. И совершаю ошибки. Но я не ребенок, и не позволю никому, кроме себя самого выбирать пути, по которым пойду.
