Боб выдающаяся личность, но есть вещи, которых он просто не понимает. Его определение неплохо в качестве отправной точки, но в нем присутствовало нечто, слишком удобно измеряемое количественно. А душа – не то, что можно взвесить и измерить. Она больше, чем какая-то отдельная вещь. И так как душевный огонь взаимодействует с душой способом, который, я уверен, никто не понимает, то само собой, огонь Души тоже не какая-то отдельная вещь.
И в этом случае, в данный момент я каким-то образом точно знал, что может душевный огонь. Он превращает меня, мою суть, все, что делает меня тем, что я есть, в энергию, в свет. Когда я включил мою объединенную волю и пылающую суть моего бытия вместе, я тем самым не давал суперзарядку магическому заклинанию. Я был недостаточно умен, чтобы отыскать слабое звено в колдовстве. Я не пользовался моим знанием магии, чтобы использовать то, что делал мой враг. Я метнул все, что делал, все, во что верил, все, что выбрал, все, чем я был – против воли древнего существа тьмы, ужаса и зла, фундаментальной силы этого мира.
И ни узы, ни воля Матери-Зимы не смогли сдержать меня. Раздался резкий, мерцающий звук, словно металл напряжен до предела и начинает поддаваться, но звук более музыкальный, и слепящий белый свет залил тьму и ослепил меня. Прогремел гром, и ужасающая сила вырвалась из моих запястий и щиколоток, выбросив ударную волну обнаженной кинетической энергии – всего лишь тень настоящих сил в действии, их побочный продукт – в пространство вокруг меня. И в слепящей белизне я уловил образ покрытой пеленой сгорбившейся темной фигуры, метнувшейся, чтобы наткнуться на что-то твердое.
А я был свободен и, подтянувшись, встал на ноги.
Я сделал шаг назад, ожидая, что развернулся я не во плоти, и волна облегчения прошла по мне, когда спина моя уперлась в каменную стену. Я ощущал ее с каждой своей стороны, а моя рука прошлась по чему-то твердому, возможно, по небольшой полке, сделанной из деревянной планки. Я сбил ее с колышков, которые ее поддерживали. Она упала на грязный пол со звяканьем и звоном маленьких тяжелых стеклянных баночек.
Я прижался к стене, потрясенный, задыхающийся – и, хватая ртом воздух, проговорил своим самым глубоким и сиплым голосом:
– Никто не посадит на цепь Халка!
Затем я услышал шуршание одежды, кряхтение и едва различимый тихий свист воздуха. Не стану корчить из себя хладнокровного героя в этой ситуации. Какой-то инстинкт подсказал мне, по какой траектории движется тесак, и я резко отдернул голову в противоположную сторону. Когда мясницкий нож ударился в стену, где только что был мой череп, полетели искры, а лезвие вошло в стену так, словно это был не камень, а гнилая сосна. Там тесак и остался, дрожа и издавая слабый вибрирующий звук.
Мне надо научиться держать свой проклятый рот закрытым! Я сжал зубы и стоял тихо, не давая врагу понять, где я могу находиться в этой темноте.
Долгое время было тихо, если не считать дыхания, которое я пытался замедлить, и самой тишины. А потом сквозь черноту прорвался ужасный скользкий звук. Он исходил из древней глотки Матери-Зимы: щелканье, словно панцири роящихся жуков-могильщиков. Звук полз по воздуху будто поток трупных червей, прогрызающих себе путь сквозь гниющее мясо. Он коснулся меня, и это было легко и омерзительно, словно прикосновение обсиженного вшами пера стервятника, и я попытался вдавиться в стену, чтобы стать ближе к камню и дальше от этого звука.
Мать-Зима смеялась, кудахтала.
– Так, – сказала она. – Вот оно как. Возможно, ты все-таки не совсем бесполезен, а, человечек?
Насколько я понимал, у Матери-Зимы был полный набор кухонных ножей. Я собрал свою волю для защитного заклинания, но так и не произнес его. Магия для фэйри – как вода и воздух. У меня имелось подозрение, что Мать-Зима прекрасно обустроилась бы во всех заклинаниях.
– Так это было испытание? – прошептал я, прикрывая рот рукой, чтобы не выдать, где стою.
– Или пища, – прохрипела она. – Сойдет и то, и это.
И тогда помещение озарил яркий свет.
Я подумал, что какая-то массивная сила залила то место, где я стоял, но через секунду понял, что это была дверь. А светом был свет солнца, с тем золотым отливом, какой бывает осенью. Я прикрыл глаза рукой, прячась от света, но мгновение спустя осознал, что стою в маленьком простом домике средневекового вида – в одном из таких я бывал прежде. В нем все было из дерева, кожи, глины – и все ручной работы. Стекла в окошках – волнистые и полупрозрачные. Чистенькое, милое место – не считая большого и уродливого кресла-качалки в одном из углов. Да, и еще полки, где из маленьких глиняных горшочков, запечатанных воском, разлилась какая-то жидкость.
