3
2 нюня 1927 года почтальон принес Терентию Мальцеву пухлый пакет. Из Ленинграда. От кого бы это? Ни родственников там у него, ни знакомых. Однако адресовано именно ему — и деревня указана и имя с фамилией. Раскрыл осторожно.
В пакете была пригоршня блестящего темно-бурого зерна какой-то невиданной раньше пшеницы. И короткое письмо: «Институт прикладной ботаники... высылает вам 200 г пшеницы сорта «Цезиум-Ш»... Просим посеять, о полученных результатах сообщить в институт...»
Высыпав семена на стол, Терентий долго любовался бурым холмиком. Даже в горле у него запершило. Горстка, всего несколько зерен перед ним, а ему размножить их надо, чтобы не горстка, а мешки, пуды семян стало!
Ах, как жалко, что пакет, судя по почтовому штемпелю, шел так долго, аж две недели! Задержался где-то. Поздновато высевать зерно в июне, рискованно, потерять можно. Однако не высеять — значит год потерять.
И Терентий поделил холмик на две части: половину высеял в тот же день на огороде за двором (не первый раз он сеет там), а вторую спрятал. «Это будет наш страховой фонд, на тот случай, если посев не вызреет»,— объяснил он кружковцам, собравшимся посмотреть на незнакомку и пакет в руках повертеть.
Однако незнакомка вызрела. Это как раз и был тот сорт, с коротким периодом вегетации, о котором мечтал Терентий. Сорт, пригодный для поздних посевов. И, кажется, урожайнее других — колосья налились веские, полные. Правда, пшеница оказалась странная, с длинными усами-остями, о которых долго будут толковать мужики. Не бывало еще такой в здешних краях.
Собрал Мальцев колосья, вышелушил зерна, блестящие, темно-бурые, крупные. Сложил их в мешочек, на безмене взвесил. Ого, около двух килограммов отборного зерна! А посеял-то всего сто граммов. Умолотная будет пшеничка.
— Когда будет-то?— спросила жена Татьяна, наблюдавшая за ним. Наблюдала и посмеивалась: ну чисто малый ребенок, насобирал зернышек и рад, в мешочек попрятал, потом несколько раз на безмен цеплял. Чтобы десятину одну засеять, и то пудов двадцать надо. — Когда ж ты намножишь-то столько?
Каждому человеку свойственно желать скорого осуществления цели, быстрого завершения затеянного дела. И редко кому хватает терпения затеять то, что нескоро результат выкажет.
— А если делать я этого не буду, то что — месяцы и годы нашей жизни не пролетят? — спросил Терентий Татьяну. — Пролетят все равно, хоть делай что, хоть на печи лежи. Только в деле-то и заботах жить все же веселее. А что нескоро пшеничку эту намножу, так хлеб и тогда нужен будет, и чем больше его, тем лучше.
— А пользы-то от того, что больше?
С таким же упреком, имевшим свой житейский резон и отец к нему, бывало, обращался. Семена Абрамовича сокрушало, что сын не думает о выгоде, живет без хитрости — всю душу людям отдает, а надо бы и для семьи приберечь, о хозяйстве своем позаботиться.
Нет, не было у Терентия перед отцом никакой вины: ни грубого слова не сказал ему ни разу, ни поведением своим не опозорил его. И, когда ранней весной 1926 года отца не стало — умер от сердечного приступа,— на душу легла щемящая боль, будто оборвалось что-то: теперь он в роду самый старший, а значит, и немолодой уже, теперь его черед свершить все дела земные.
4
На пасху, когда вся деревня гуляла восемь хороших теплых дней, он опять ехал с бороной в поле — влагу в почве надо задержать, поторопить сорняки, чтобы проросли быстрее и чтобы до сева уничтожить их.
— Может, греха в том, что ты делаешь, а нет,— рассуждали теперь мужики,— однако когда и погулять, если не в престольный праздник?
И гуляли. В Иванов день мужики три дня из гостей в гости ходили, подвыпившими и развеселыми блуждали по деревне: отсеялись — можно и отдохнуть. А Терентий и эти три дня в поле работал — пахал пары.
— Зря ты, Терентий,— приставали к нему вечером пьяные мужики,— нет у тебя в жизни никаких радостей.
— Что это за радости, от которых голова болит? — отвечал Мальцев. — Я,больше радуюсь, когда пашу,— у меня пары будут хорошие...
Вспомнит Мальцев эти упреки через многие и многие годы. Вспомнит и скажет:
— Вся моя радость и печаль — в поле. Хлеб хорошо растет — я радуюсь, нет — печалюсь. Вот и стараюсь, чтобы печалей было меньше, а радостей — больше.
