«Парня не пустили туда, не взяли! — говорила Харита себе строго и наставительно, — мне не нужно было его спрашивать! Я нехорошая, я его все равно как дразнила! Надо искать самой!»
Старуха вернулась, действительно, скоро. Она помогла одеться девочке. Харита надела рваную рубашку, заплатанные штаны и огромные башмаки, спадавшие с ее ног. Сверху старуха на нее надела рваное пальто, из которого клочьями выползала вата, и подвязала веревкой, как кушаком. Просторный картуз налез на голову, закрыв уши, и козырек его мешал глядеть, но закрывал ее лицо.
— Вот хорошо! — сказала старуха, — да тебя и отец родной не узнает! Ну, запомни: звать тебя Харитоном, и ты мой внученок! Меня звать Анна Васильевна и я твоя бабушка, а фамилия наша — Еникеевы…
— Как? — переспросила Харита, — как фамилье?
Старуха оглянулась:
— Что, или слышала такую фамилию?
— Нет, не слышала! — соврала Харита, — я не слышала!
— Ну, смотри, вот запомни! — сказала старуха, успокаиваясь, — запомни! И пойдем домой! Скажи, что тебя из деревни сюда привезли.
Подвалом шли молча, разглядывая груды мусора и камней под ногами. Выйдя на свет, старуха проворчала сурово, точно про себя:
— У меня, действительно, где-то есть внучата в деревне… Да если я им ненужна, так и мне до них нужды мало!
— А где они, бабушка?
— Не твое дело!
Харита замолчала. На страшном горбе своем старуха тащила огромный мешок, туго набитый вонючим тряпьем. Харита старалась поддержать его, чтобы было старухе легче итти, и даже сказала раз:
— Может быть, бабушка, я донесу вам?
Старуха улыбнулась ласковее:
— Ну, ну! Не подлизывайся ко мне!
— Бабушка, а зачем вам тряпки? Их носить уж нельзя!
— Милостыньку нонеча подают плохо, стала вот тряпьем промышлять. Покупают его.
— Зачем?
— На бумагу, говорят. Кашу из него варят, а из каши бумагу делают.
— А вы бедная, бабушка?
Старуха не ответила. Молча они прошли проходными дворами, вышли в улицу и побрели заброшенным пустырем до переулка.
— От богатства тряпок не собирают, милостынькой не побираются! — сказала старуха и дернула за плечо девочку, — а у тебя отец богатый?
— Не знаю, бабушка!
— Упрямая девчонка! — проворчала старуха, — а зачем на тебе браслет золотой был?
— А не знаю, надела на меня его…
Харита оборвалась и зажала губы.
— Кто надела? Девочка молчала.
— Кто надела? Мать? Да скажешь или нет?
Горбунья костлявыми пальцами вцепилась в ухо девочки. Харита рванулась прочь.
— Не троньте, бабушка!
— А что это не трогать тебя?
— Сбегу и от вас!
Харита дышала тяжело. Старуха испуганно наклонилась над ней:
— Ну, что это, и пошутить нельзя с тобой! Ах, ты какая девочка! Ну, ну — пойдем уж! Убежишь — тебя опять поймают, а у меня уж никто не тронет, не беспокойся!
Харита пошла за старухой без прежней ласковости. Горбунья шла, не выпуская девочки из глаз. Огромный узел тряпья душил ее, скатывался с горба. Она поправляла его, ворча:
— Дознаюсь и без тебя, гадкая девчонка! Знаю, что не бедная!
— Бабушка, что вы говорите?
— Ничего! Говорю, что ты не бедная, если носила браслеты!
Харита подумала об оставшихся благополучно в чулке деньгах, сказала спокойно:
— Я не бедная, бабушка.
— А я вот пошлю тебя милостыньку собирать.
— А я не пойду, бабушка!
— Чего же ты жрать будешь?
Харита задумалась, вздохнула тихо:
— В няньки пойду. Я няньчить ребят умею!
Старуха отвернулась от нее с досадою.
В переулке, узком, как одна деревенская дорога, старуха взяла Хариту за руку и уже не выпустила ее до дома.
— Не вздумай сбежать, — ворчала она, — тебе же хуже будет! Не все такие, как я! Другая бы тебя сейчас же домой отправила! Ну, иди сюда!
Она впихнула Хариту в маленькую калитку. Тяжелый кирпич, болтавшийся за калиткой на блоке, поднялся и с шумом опустился, захлопнув ее за старухой. От калитки шла к низенькой двери деревянная настилка, полусгнившая в земле. Шлепая по доскам своими башмаками, девочка дошла до пузатых, облупившихся колонн дряхлого каменного дома, стоявшего поперек двора.
— Сюда, сюда! — говорила старуха, — сюда!
Харита покорно шла за нею мимо колонн, в низенький вход, со ступенькою вниз. Они прошли темным коридором к рыжей двери с замком. Пока старуха отпирала замок, кто-то откликнулся из глубины, скрипнув такой же рыжей, широкой дверью:
