О себе я знаю, что дух мой с юных лет не раз возносился к высотам, учил меня, как орлица своих орлят, не сводить глаз с солнца истины. Я понимал, что своими обманами и плутнями обкрадываю нуждающегося, увечного, неспособного трудиться, кому по праву принадлежит милостыня, и обманываю лишь самого себя. Ибо просящий никак не может обмануть даятеля, хотя в этом его цель: тот не смотрит, кому подает. Нищий — всего лишь подсадная птица у господа, к которой слетаются дикие птицы, тогда как сама она преспокойно сидит на шесте.
Манком своих просьб вымаливает нищий милостыню себе на пользу и, упоминая в своих мольбах имя божье, обязывает господа к уплате даятелю. Когда мне подавали, я радовался, но вместе с тем трепетал в душе, размышляя о своей жизни. Ибо я знал, что сей путь ведет к погибели и что я, как тот флорентийский калека, должен буду возвратить присвоенное. Но когда случалось мне видеть, как люди знатные и богатые начинают расспрашивать да проверять, прежде чем подать медную монетку, я прямо из себя выходил; при одной мысли об этом даже теперь я загораюсь гневом и такая бешеная ярость закипает во мне, что слов не нахожу.
Слушай, богач, неужто мало тебе толковали, твердили, долбили, что, подавая милостыню бедняку, просящему именем Христовым, ты подаешь самому господу, и он записывает этот долг на себя.
Мы, бедняки, нули. Сами по себе нули ничего не значат, но придают цену цифре, рядом с которой поставлены: чем больше нулей, тем больше она стоит. Хочешь стать десяткой, поставь рядом с собой бедняка; чем больше нищих поддержишь, чем больше милостыни раздашь, тем больше умножишь этими нулями заслуги твои перед господом. Зачем тебе допытываться, есть ли у меня хлеб, нет ли хлеба, много ли, мало ли мне подают? Подай мне то, о чем прошу, коль имеешь, что дать; и помни, что ты должен мне не только ради господа, который так велит, но и по природе нашей. Ибо имущество и почет даны тебе не потому, что кровь твоя голубая, а потому, что господь тебя приголубил, и он же, давший тебе и отнявший у меня, может поменять нас местами и благословить более угодного ему и достойного.
Не расспрашивай же и не придирайся к бедняку. Поверь, придирки твои от скупости, которую тебе желательно оправдать — уж я-то знаю, так что будь щедрей. А дабы ты убедился в великой силе милостыни, послушай, что рассказывает Софроний[189], а вслед за ним высокоученый Канизий[190].
У некоей вдовы была единственная дочь, прекрасная собою девица, которую полюбил император Зенон[191] и, насильно овладев ею, тиранством достиг удовлетворения своей страсти. Убитая горем, оскорбленная мать, горячо почитавшая одну статую пресвятой девы, возносила к ней мольбы и всякий раз говорила: «Дева Мария, молю тебя о мести и каре жестокосердому императору Зенону за насилие и обиду». И однажды она услышала голос: «Ты была бы давно отомщена, ежели бы император не связал нам руки щедрым подаянием».
Так развяжи свои руки для благотворения; оно тебе же пойдет на пользу, ибо тебе выгодней дать, чем нищему получить. Не богатого для бедного создал бог, но бедного для богатого. Не тщись рассудить, какой бедняк больше нуждается в помощи. Един бог в небесах, ради него у тебя просят, ему ты подаешь, это все едино, а тебе не понять, как горька чужая нужда, и не тебе, кому доступна лишь наружность, судить, кто здоров и не заслуживает помощи. Не ищи лазеек, не пытайся увильнуть и предоставь распорядиться всеведущему. Не твое дело вести следствие, на то есть иные судьи. А не веришь, взгляни на меня: ушел ли я от кары божьей? Не уйдут и другие.
О скряга, не прикидывайся, будто ищешь правды, я вижу тебя насквозь. Разумеется, в милосердии и благотворении есть свой порядок. Так и держись этого порядка, но давай, помогай и не доискивайся, кто нуждается, кто нет, кто что сказал, что сделал, что может, чего не может. Он дорого за это платит, твое же дело давать, и только, пусть рехидор и коррехидор, викарий и прелат глядят в оба, чтобы разоблачить и наказать обманщика. Это их дело и должность, их крест и труд. Не для того дана им власть, чтобы есть-пить всласть; не в сытости жить, но о народе тужить; не веселиться с шутами, но плакать горькими слезами; не почивать на пуховиках, но вздыхать и бодрствовать, подобно Аргусу, ни на миг не смыкая духовных своих очей.
