– Вы слишком многого от него хотите, шеф. Он был крепко пьян. Однако не настолько, чтобы вылезти, когда началось мочилово. Потом он не помнит, сколько еще прятался, пока не позвал охранника, который спал у себя в халупе. Стройка огромная, он не мог ничего слышать.
Криминалисты уже закончили съемку. Бартельми осветил фонарем тело.
Мужчина в зеленом спортивном костюме лежал на спине. Лола узнала кроссовки с розовыми шнурками. Это все, что можно было увидеть: лицо превратилось в сплошное кровавое месиво. Бартельми показал пакет, в котором лежал испачканный молоток:
– Это Эме Банголе, шеф?
– Боюсь, что так.
Лола подумала, что своим преследованием в Бельвилле она обрекла его на смерть. У Бартельми был такой же сокрушенный вид. Баккари объявил, что на теле жертвы обнаружен след от укола. Лола и Бартельми обменялись понимающими удрученными взглядами.
Он предложил отвезти ее домой. Она отказалась. Его ждет расследование, она доберется сама. После долгих препирательств Бартельми ее отпустил.
Лола устремилась в сторону больницы Святого Людовика, влекомая какой-то нездоровой силой. Одни и те же слова буравили ее мозг. Казалось, она слышит голос Туссена и от этих заклинаний голова сейчас лопнет. Вслушайся в ветер… В рыданье кустов… Это дыхание предков… Вслушайся в ветер… Вслушайся…
Она играла с судьбой, прислушивалась к голосу мертвеца, который из мрака умолял протянуть ему руку. И сейчас мрак был для нее привлекательней жизни.
Стены больницы. Она миновала их с тяжелым сердцем, затем свернула на улицу Алибер. Уже недалеко канал. Лола чувствовала запах ила, которого стало так много после дождей.
Они в стремительной воде… Они и в дремлющей воде… Они… Они…
На мосту чей-то силуэт. Высокая, худая фигура. Лола продолжала идти вперед. Ей казалось, что если она остановится, ее сердце превратится в пепел, который рассыплется по черной воде. Фигура принадлежала тощей старухе. Лицо жизнерадостной мумии, беззубая улыбка. Лола увидела, что ее шея в крови, потом поняла, что это красный шарф, узкий, как змея.
– На жизнь не подкинешь бедной старушке, дамочка?
Лола порылась в карманах, достала несколько монет.
– Хм, а ты не очень щедра, толстушка.
– Ас виду-то вся упакована, – произнес мужской голос.
Он сидел, прислонившись к балюстраде, Лола не сразу его заметила. Сломанный нос, белобрысые волосы, под шестьдесят, но руки и торс еще крепкие. Он встал, в руке сверкнул нож.
Лола тоже выхватила из кармана нож.
– Хочешь крови, приятель? Сейчас получишь. Бродяга растянул губы в неуверенной улыбке и повернулся к каналу. По набережной бежал человек в светлом спортивном костюме с собакой. Лола спрятала нож в руке. Ночными бегунами оказались не кто иные, как Ингрид и Зигмунд. За несколько метров до моста американка прибавила скорость и закричала. Зрелище было уморительным. Спортивным костюмом оказалась белая пижама в зеленый горох. Она нацепила это, чтобы гармонировать с Зигмундом? Как бы там ни было, пес выглядел членом команды. Он яростно лаял и впервые за все время, что Лола знала его, выглядел злобным.
– Сваливаем, – сказал бродяга старухе. – Эти с еще большим прибабахом, чем мы.
И они побежали в сторону площади Бастилии.
– Видишь, как опасно тут ходить по ночам, – задыхаясь, простонала Ингрид.
– Все было под контролем, когда ты выскочила.
– Ты надеялась на этот нож, как тогда, в аэропорту.
Лола знала, о чем думает подруга. “Ты меня обманула. Ты предусмотрела все, чтобы заставить стюардессу говорить”.
– Я не собиралась им пользоваться.
– А я этого и не говорю.
– А что же тогда?
– Раньше хватало одного твоего авторитета.
– Возможно. Но мы не всегда вольны выбирать оружие. Что ты тут делаешь?
– Бартельми сказал.
– Ну, конечно, он решил весь квартал разбудить!
– Он переживал, что ты ушла одна. Особенно в твоем состоянии. Он мне рассказал про Банголе. Я просто убита, Лола!
– Скорее Банголе убит. А что до меня, то я теперь просто старуха, бабушка горилла глубокой осенью. Последний фургон бродячего цирка уехал, а я и не заметила. Хватит обезьянничать, пора вернуться домой, надеть тапочки, халат с начесом и забыть обо всем. И если повезет, этот мир и совесть тоже меня забудут. Хотя вряд ли.
