Для меня этот первый и одновременно последний экзамен в ГРУ был приятным событием, потому что я встретил бывших сокурсников, и в том числе моего бывшего друга по фамилии Конев. Об его драматичной судьбе я расскажу ниже. Там, где он служил, а именно в разведпункте ГРУ в Ростоке, осенью 1990 года произошла почти такая же история, как с Черновым в Магдебурге. Зимой 1991 года ему пришлось так активно защищаться, потому что его заклеймили «виновным», что это едва не стоило головы руководству ростокского разведпункта.
Конев использовал для своей защиты все, что он знал об аферах оперативного персонала части. Ситуация становилась в высшей степени взрывоопасной, прежде всего, для начальника разведпункта. Но и здесь тоже был найден выход, очень примитивный, но в высшей степени эффективный, а именно: Конева как душевнобольного отправили в психиатрическую клинику. Военный врач сделал заключение, свидетельствовавший о том, что Виктор Конев страдал от острых приступов шизофрении. Я не хотел бы строить версии, давали ли ему психотропные средства или нет, но точно известно, что Конев «съехал с катушек». После аттестации Виктора самолетом отправили назад в СССР, где его за одну неделю уволили из ГРУ и из Вооруженных сил.
Мне удалось поговорить с Коневым по телефону в апреле 1991 года, когда все дело уже было сделано. Я услышал голос абсолютно замученного стрессами и сломленного внутри человека, который не мог справиться со всей этой ситуацией.
Но вернемся к событиям весны 1989 года в Магдебурге. В начале июня был зачитан приказ о досрочном направлении Мотинова в разведывательную часть ГРУ в Петрозаводске. Хотя Мотинов и учитывал такую возможность, но он не мог скрыть своих эмоций.
На мой взгляд, очень интересными были и формулировки, почему тот или иной сотрудник разведпункта ГРУ в Магдебурге переводился к другому месту службы прежде времени. Естественно, нигде не было формулировки вроде «несет ответственность за исчезновение оперативного сотрудника». Выбирали совсем другие формулировки. За предназначенными в жертву сотрудниками следили до тех пор, пока кто‑то из них не совершал каких‑то незначительных нарушений действующих инструкций, что и становилось формальным поводом для досрочного перевода на родину. Можно было либо допускать мелкие нарушения правил и справляться со своими заданиями, либо делать все в соответствии со всеми правилами, но тогда по выполнению работы оказаться на последнем месте. Нетрудно было найти какой‑то проступок, которого хватало, чтобы полностью дискредитировать сотрудника.
Но можно было использовать и другой вид расправы с тем, кто кому‑то не нравился, и воспользоваться совсем уж простыми методами. Мотинов, например, просил своих агентов делать приглашения в ГДР для родственников и знакомых других сотрудников разведпункта, которые либо не могли, либо не хотели делать это сами. Среди прочих, Мотинов сделал таким путем и приглашение для родственников Жердева, чтобы те смогли приехать в ГДР. Но как раз это сыграло на руку обвинению. Официально было объявлено, что он пользовался своим служебным положением для решения не служебных вопросов, что могло бы привести к демаскировке разведпункта. На распоряжении о переводе Мотинова стояла, в том числе, и подпись Жердева, который сам просил Мотинова сделать приглашение для его родственников.
С такой формулировкой в личном деле Мотинов мог бы сразу забыть о возможности дальнейшей успешной карьеры в ГРУ. Я не знаю, как сложилась его жизнь после возвращения в СССР, но думаю, что он, в конечном счете, исполнил свое желание покинуть ГРУ.
Моя судьба той весной 1989 года тоже немного шутила надо мной. То, что произошло тогда со мной, я мог бы в определенной мере сравнить с судьбой Конева. Но со мной все проходило не так плохо. В один день в июне, который, как и все прочие, начинался с совещания офицеров, мне зачитали приказ о моем переводе, но не в СССР, а в полк в Дессау, занимавшийся радиоэлектронной разведкой и входивший в направление, известное под общим названием «тактическая разведка».
